Осознание пространства поэтому начинается с самоосознания, с гипотезы о смысле своей жизни. Это довольно важно, как мне кажется. Считается, что архитектурный смысл рождается или из традиции, или из личных новаций мастера, это ошибка. Он рождается из рефлексии художником уникальности жизни в этом месте и в это время, соотнесения своего и своих современников существования с человеческим существованием вообще. Традиция, новация, прием это не смысл, это язык для высказывания смысла. Смысл это возгонка ощущения своего физического бытия до уровня пространственного высказывания, ответ на вопрос, зачем оно случилось. Ответ языком пространства.
Тут есть некоторая проблема в том, что художник может не отдавать себе отчета в рефлексивной природе своей деятельности. Он не исследователь, не ученый, он не основывается на опросах общественного мнения или чтении аналитических записок, он погружен в жизнь точно так же, как и любой другой человек, и просто чувствует, что вот этот прием, вот эти формы сегодня правильны, не совсем понятно почему. Ощущение «здесь и сейчас» может быть интуитивным, а чаще всего и бывает, осмысление этого ощущения происходит попросту через отбрасывание всех форм и решений, которые опять же интуитивно кажутся как-то не очень, как-то не выражающими, чего надо. Это осмысление руками, глазами, телом не речью. Если спросить, чего, собственно, надо, и почему, словами архитектор не всегда сможет ответить он как раз отвечает архитектурой. А если начинает говорить, то совсем о другом как Палладио или Витрувий. В общем-то архитектура это не слишком оптимизированный вид высшей нервной деятельности, довольно-таки примитивный, что отчасти связано с его архаичностью. Они очень давно так делают, и уж работают, как повелось. Стадиально более поздние занятия скажем, архитектура микросхем отличаются куда большей внятностью. С другой стороны, с художественной точки зрения микросхемам присуща известная засушенность формы, так что у этого интуитивного способа ее построения есть свои конкурентные преимущества.
Вновь что это было? Состоялась ли наша архитектура в последние двадцать лет? Ответить на этот вопрос означает попросту сказать, удалось ли ей выразить смысл нашей жизни. Нужно знать, в чем он был. Но это трудно сказать, ведь вряд ли кто-нибудь согласится с любым из смыслов, которые тут можно предложить. В этом деле каждый отвечает за себя, и хотелось бы это так оставить и впредь.
Вновь что это было? Состоялась ли наша архитектура в последние двадцать лет? Ответить на этот вопрос означает попросту сказать, удалось ли ей выразить смысл нашей жизни. Нужно знать, в чем он был. Но это трудно сказать, ведь вряд ли кто-нибудь согласится с любым из смыслов, которые тут можно предложить. В этом деле каждый отвечает за себя, и хотелось бы это так оставить и впредь.
Представим себе, однако, что этот смысл переведен в историю, что на нас глядят с дистанции в тридцать-пятьдесят лет. Принято считать, что будущее непредсказуемо, и хотя это правда, будущее довольно хорошо предсказуемо с точки зрения его трактовки прошлого. Посмотрите на нашу трактовку сталинской архитектуры. Много ли мы изменили в оценках по сравнению с тем, как она трактовалась в момент своего, так сказать, цветения? Практически ничего. Мы просто на некоторое время взяли в прокат ту точку зрения, которой придерживались пострадавшие от нее конструктивисты, и с этим воззрением и живем. Некоторые люди, правда, в силу чрезвычайной строптивости характера и жажды исторической правды, потом вернулись к точке зрения, которой придерживались сами архитекторы сталинского времени не заказчики, а именно адепты и мастера, круг Ивана Жолтовского, Александр Габричевский, Михаил Алпатов, Давид Аркин, Андрей Буров. Но мы не открыли новых имен, не пересмотрели круг главных памятников, не указали на какие-то неназванные направления. И точно так же произошло с конструктивизмом, с модерном. Примерно то же произойдет и с постсоветской архитектурой напрокат будет взята точка зрения противников лужковского постмодерна, а некоторые, в силу уже указанных причин, реанимируют трактовки адептов, хотя им будет тяжело. По случайному стечению обстоятельств, лужковская архитектура не нашла своих неангажированных певцов, да и ангажированные пели недружно, а то и фальшивили.
Итак, в чем был исторический смысл нашего существования на протяжении последних двадцати лет? Даже не так что об этом будет написано в учебнике истории?
Это очень просто. Мы отвечали на два главных вопроса.
Во-первых, это была проверка опыта о вхождении России в современную европейскую цивилизацию. Страна так или иначе из нее выпала, был сначала избран особый путь, потом он был признан ошибочным, и мы возвращались назад. Это была проверка не только нас, но и западной цивилизации мы проверяли, насколько ее принципы способны здесь работать, или иначе насколько они делают нас счастливыми.
Во-вторых, это был опыт ревизии России на предмет возможности ее отделения от коммунистической истории. Скажем, Россия страна великой истории: можно изъять из этой истории семьдесят лет XX века? Или Россия страна великой культуры, в том числе советской: можно очистить эту культуру от советского коммунистического наследства? Или Россия страна великого государства, империи: можно ее отделить от советской власти и коммунизма?