Ладно, черт с ним, со средовым подходом, мы его победили. Мы еще создали «гламурный авангард». Соединение авангарда с luxury не российская тема, это в 2000-е годы делал весь мир, прежде всего арабские заказчики до мусульманской весны 2010 года. Но Россия сегодня занимает второе место в мире по числу легальных миллиардеров, нигде в мире в 2000-х не было заказчиков столь жадных до престижного потребления, не связанных ни протестантской этикой США и Европы, ни китайскими церемониями. Казалось бы, здесь, в России, должны были быть созданы главные шедевры этого ответвления авангардного древа. И где? Наши заказчики теперь прекратили ставить на Россию, обустраивают свою недвижимость в Европе. Условий для гламурного авангарда больше нет, в моде социальная политика и экология. Ау, где вы, наши памятники раннего российского неокапитализма, шедевры деконструкции из крокодиловой кожи со стразами Swarovski? Один раз за всю свою карьеру критика я видел входную дверь, обитую стриженой норкой абстрактного рисунка но это все. Наши интерьеры в отличие от людей, в них обитающих, не попали в европейские или американские Vogue, Tatler, Vanity Fair и AD, хотя арабских, японских и китайских там было в избытке. Это не поражение, это вообще позор какой-то.
Мы создали, наконец, свой неоклассицизм, и в 2000-е он, по моему скромному мнению, был самым сильным в мире работы итальянцев, немцев, американцев выглядят по сравнению с Михаилом Филипповым, Михаилом Беловым, Максимом Атаянцем боязливо и неизобретательно. В Европе и Америке это был стиль консервативной элиты, а это не слишком раскованный заказчик. У нас модернизм был официальным брежневским стилем, поэтому наши неоклассики впитали в себя какую-то авангардистскую эпатажную оппозиционность это создало уникальность школы. Мы сами не смогли оценить, насколько это интересная школа, не говоря уже о том, чтобы утвердить это как национальный приоритет. За исключением Римского дома Михаила Филиппова и Помпейского дома Михаила Белова ни один неоклассический архитектурный проект не воплощен так, как задумывался авторами. С 2000 по 2010 год я издавал журнал «Проект Классика», одной из главных целей которого было утверждение достоинства неоклассического направления в русской архитектуре. Так что это не поражение вообще, а отчасти мое, личное.
Оставим глобальное соревнование архитектурных школ, попробуем взглянуть на дело с более философской точки зрения. Что нам удалось сказать, что мы выразили?
Дмитрий Швидковский, один из лучших современных российских историков и теоретиков архитектуры, подвел следующий итог 1990-2000-м годам: «Постмодернизм почти в тотальной степени у нас и в очень большой степени за границей убил архитектуру как искусство». Я наткнулся на это место в его газетном интервью и вспомнил, как в 1982 году на конференции в Суздале Александр Раппопорт, мыслитель не менее глубокий, но несколько более поэтический, убеждал меня, что архитектура как искусство умерла, и ее убил индустриальный модернизм (сегодня он считает, что она скончалась по сложной совокупности причин, но все равно скончалась). Примерно тех же идей придерживался Питер Айзенманн, хотя у него смерть архитектуры вытекает из постструктуралистских идей смерти автора Ролана Барта, смерти личности Мишеля Фуко и т. д. Андрей Буров, в общем-то не уступавший никому из названных глубиной своих идей, хотя меньше писавший, считал, что архитектура умерла в 1953 году вместе с хрущевским «постановлением об излишествах». Константин Мельников относил это к более раннему периоду к 1936 году, когда его отовсюду уволили и отобрали мастерскую.
До этих величественных фигур русская архитектурная школа была так молода и наивна, что не выходила на столь высокий уровень обобщений. Но тут большая традиция: Альфред Лоос считал, что архитектуру убило украшение, Джон Рескин разрыв с природой, Виолле ле Дюк забвение готики, а Вазари считал, что она погибла еще раньше, и как раз готика ее и убила. Витрувий прямо нам не оставил заявлений о смерти архитектуры, а мог бы. У него есть крайне неодобрительная глава о помпейских росписях, из которой ясно, что если так относиться к архитектуре, то это ее доконает.
До этих величественных фигур русская архитектурная школа была так молода и наивна, что не выходила на столь высокий уровень обобщений. Но тут большая традиция: Альфред Лоос считал, что архитектуру убило украшение, Джон Рескин разрыв с природой, Виолле ле Дюк забвение готики, а Вазари считал, что она погибла еще раньше, и как раз готика ее и убила. Витрувий прямо нам не оставил заявлений о смерти архитектуры, а мог бы. У него есть крайне неодобрительная глава о помпейских росписях, из которой ясно, что если так относиться к архитектуре, то это ее доконает.
Мне кажется, этот мартиролог должен вызывать некоторое беспокойство в смысле жизнеспособности организма, который все время дохнет. Собственно говоря, архитектура умирает ровно с того момента, как появляется. Тут стоит обратить внимание на две особенности этого процесса. Во-первых, смерть архитектуры ни мало не сказывается на процессе строительства, этого просто никто не замечает, за исключением группы архитектурных мыслителей, если они имеются. Во-вторых, по прошествии некоторого времени историки со всей очевидностью доказывают, что строительство в период, когда архитектура умерла, вне всякого сомнения было архитектурой. В частности, большим искусством было строительство и в период послевоенного модернизма, и в сталинском неоклассицизме, и в конструктивизме, и в эклектике, и в классике, и в готике, и даже помпейские фрески тоже были большим искусством. Исключение составляет последний период, и в качестве гипотезы рискну предположить, что это связано с отсутствием необходимой дистанции.