Скоро даже в участке, допрашивая пьяного подмастерья, околоточный не раз, махнув рукой, говаривал:
— Бросьте в камеру проспаться. Верно, из дома веселых нищих.
УТРО В «СМУРЫГИНОМ ДВОРЦЕ»
В стене была дыра. Чтобы не разводить клопов, дыру заклеили старой географической картой. Карта пришлась как раз над сундуком, на котором спят Роман с братом.
Утром, проснувшись, Роман долго рассматривал диковинные линии, сплетающиеся и расходящиеся по бумаге. Линии похожи на спутанную груду черных ниток. Петербург поместился на пальце уродливого голубого человечка, стоящего на коленях. Этот голубой человечек — море, а Петербург — крошечное кольцо, надетое на голубой палец.
Роман как будто невзначай задевает брата и выжидающе замирает. Колька перестает похрапывать, ворочается, открывает глаза, потягивается, зевает. Роман неожиданно толкает его в бок. Колька вздрагивает. г[
— Тьфу! Ты уже не спишь?
— Не сплю, — говорит Роман. — Давай играть в Наполеона.
— Давай, — говорит Колька. Он достает из-под подушки карандаш, перебирается через Романа к стене.
— А ты помнишь, что я вчера рассказывал?
— Помню, — говорит Роман. — Наполеона в плен взяли.
— То-то… Так вот, взяли его в плен и посадили в тюрьму на остров Корсику.
Колька показывает карандашом на маленькую розовую сосульку.
— Это и есть остров Корсика. Но Наполеон, недолго думая, удрал. Собрал своих гренадеров и пошел на Париж.
Раз-раз! Колькин карандаш быстро ставит крестики на взятых Наполеоном городах, но, не добравшись до Парижа, останавливается.
— Тут его опять разбили.
— А он?
— А он опять.
— А его?
— Опять… А остальное узнаешь завтра. Колька, смеясь, подтягивает Романа к себе и щелкает по лбу.
Роман, взвизгнув, кидается на брата с кулаками. Колька пыхтит, отбивается и вдруг спихивает Романа с кровати. Роман летит на пол. Колька хохочет. За занавеской, отделяющей угол комнаты, раздается кашель и бормотанье.
Времени — часов десять утра. В квартире просыпаются лениво. Сегодня воскресенье.
Мать встала и уже гремит самоваром на кухне. У противоположной стены спит старший брат Александр, а на сундуке в углу под иконами — сестра Ася.
За стеклянной перегородкой в темной прихожей начинается глухая возня. Слышен скрип кровати, кашель, вздохи. Потом раздается голос деда:
— Даша!
Ответа нет.
— А, Даша, — пристает дед. — Даша…
— А, чтоб тебя! Ну что? — отзывается бабушка.
— Да я так. Вставать или еще поспим?
— Спи ты. Спи.
— Да уж, кажется, выспался. Чего же лежать-то?
Бабушке еще хочется спать, но дед проснулся окончательно. Он зевает и крестит рот.
— О-о господи, господи. Пойти разве тележку смазать. Да ноги чего-то болят. Должно быть, натрудил. Третьего дня Хольмин говорит: «Свези заказ на Гагаринскую…» Слышишь, Даша, а?
— Слышу.
— На Гагаринскую. Чума ж его возьми!
Дед замолкает. Долго кряхтит, почесывается, потом опять раздумывает вслух:
— Или смазать пойти тележку-то… или полежать?
— Да лежи ты, неугомонный! — в сердцах вскрикивает бабушка.
Квартира наполняется звуками. Хлопает дверь в соседней квартире, где живет хозяин кузницы Гультяев. Кто-то, стуча каблуками, скатывается вниз по лестнице. В первом этаже робко хрюкает гармоника.
Толкнув дверь ногой, в комнату входит мать. В руках у нее весело фыркает ярко начищенный самовар.
— Вставайте, лежебоки, — громко говорит она. — Самовар на столе.
Поставив самовар, она подходит к Роману. Улыбаясь, щекочет его, хлопает по губам вкусно пахнущим, испеченным из теста жаворонком и нараспев говорит:
— Чивиль-виль-виль, великий пост — жаворонок на хвосте принес.
Роман воет от восторга и дрыгает ногами. Сегодня девятое марта. Жаворонки прилетели.
Кое-как ополоснув и вытерев лицо, Роман торопится к столу.