Боже, милостив буди мне грешному.
Мещора
Болотная птица бесшумно кружила над ольхой. Она прилетала к кордону незадолго до темноты и медленно летала над покинутыми домами и рекой. Я выходил из дома и следил за ее полетом, пока птица не скрывалась в пробитом окне, где у нее было гнездо. Я жил вторую неделю на кордоне на берегу одного из проточных озер, которые образует в верхнем течении Пра. Был сентябрь, печальный месяц тягун-перевал, и я был предоставлен себе, сырым туманам и день и ночь льющим дождям. Я бродил по окрестным лугам, подернутым мокрой паутиной заливным лугам, по мшарам, собирал грибы и ловил рыбу. Мне нравилось часами лежать на чердаке и, как раковину, слушать старый дом, потом надевать дождевик и идти к озеру за коричневатой с привкусом торфа водой. Я жарил опята, маленькие, крепкие, с застывшими на упругих шляпках осиновыми листьями, смешивал их с луком и картошкой и в сумерках садился за еду. Электричества на кордоне не было, и по вечерам я зажигал керосиновую лампу с матовым стеклянным шаром-абажуром. От нее во все стороны растекался по комнате мягкий свет. Когда небо прочищалось и становилось морозно, я топил березовыми поленьями печь. Поначалу она топилась плохо, через силу, но вскоре отошла, привыкла ко мне, гудела и пахла баней, сквозь щели между дверкой и кладкой пробивалось пламя, и тогда я гасил лампу и смотрел на мечущиеся по темным стенам отблески огня.
Я поздно засыпал и рано просыпался, долго лежал, слушая погоду за стеной. Если не было сильного ветра, спускался к озеру и уплывал на лодке. Это была удивительная лодка, не весельная, не дощатая, а сработанный из цельного ствола долгий долбленый челнок-плоскодонка. Почти без осадки он скользил по поверхности воды, стремительно проносясь от толчка шеста над цепучими травами и прорезая заросли тростника. В небольших заводях, где вода закручивается и успокаивается, я загонял лодку больше чем наполовину в тростник и ловил черных шумных окуней и подъязков, линей, иногда на живца брала щука, и старое удилище из лещины натуженно сгибалось от рывков лески. Но чаще я просто странствовал по озерам Ивану, Великому, Дубовому, Святому, отыскивая самые немыслимые проходы в зарослях тростны. Когда уставал, пускал лодку на самотек, ложился на дно и следил за стаями улетавших гусей.
После целого дня, проведенного на озерах, я возвращался на кордон, еще с воды вглядываясь в темное возвышение берега, где стоял серый дом с острыми скатами крыши. Изредка сквозившие ощущения города были безвкусны. Я забыл его и делал лишь то, что мне хотелось делать. Мир, в котором я жил, не ведал границ. Туманное небо соприкасалось и незаметно переходило в землю, та заполнялась водой, и из воды выходили моя лодка и дом. И мне казалось, что это был простой, ясно и разумно устроенный мир, где не может быть никаких бед.
После целого дня, проведенного на озерах, я возвращался на кордон, еще с воды вглядываясь в темное возвышение берега, где стоял серый дом с острыми скатами крыши. Изредка сквозившие ощущения города были безвкусны. Я забыл его и делал лишь то, что мне хотелось делать. Мир, в котором я жил, не ведал границ. Туманное небо соприкасалось и незаметно переходило в землю, та заполнялась водой, и из воды выходили моя лодка и дом. И мне казалось, что это был простой, ясно и разумно устроенный мир, где не может быть никаких бед.
Кордон стоял вдали от деревень, и за все это время я не встретил ни одного человека. Но однажды со стороны реки послышалось надсадное гудение мотора. Звук то отдалялся, то приближался, и нельзя было понять, куда едет лодка вверх или вниз, так сильно петляла река. Неожиданно лодка вылетела из-за поворота и стала стремительно приближаться к берегу. Я подошел к воде и увидел мужика в гимнастерке и девушку с выбивающимися из-под капюшона светлыми волосами. Мужчина спрыгнул на землю, затащил лодку и подошел ко мне.
Ты чего тут делаешь?
Живу.
А ключи кто дал?
Старуха из деревни.
Какая еще старуха?
Першихой ее звать.
Ты, что ей, родственник?
Знакомый.
Ружьишком балуешься?
Нет у меня ружья.
А чего же тогда делаешь?
Отдыхаю, ответил я уже с досадой на учиненный мне допрос.
Турист, значит, протянул мужик угрожающе. Ну ладно, живи. А я у старухи еще спрошу, на кой ляд она тебя пустила.
Он еще раз взглянул на дом и стал отталкивать лодку от берега. Через несколько дней я поехал в деревню купить хлеба и сигарет, по дороге зашел к Першихе и спросил у нее про мужика.
Да егерь-то, Федор.
А чего он у вас такой сердитый?
Пес он, спокойно заключила Першиха. Житья от него никому нету. Он, може, думаить, это все теперь ево, раз он егерь. И река, и лес. Нет, мил человек, это все обчественно, а не ево. Грит мне тут весной, мол, ты, чиво, старуха дрова из лесу прешь? А ему: ты бы лушше помог, лешак. Нет, грит, штраф ему давай. Ну плюнула я в ево рожу бесстыжую, а денюшку то все равно плати.
Но ведь это просто неразбериха какая-то. Дрова вам обязаны давать, а егеря можно понять. Тут заказник.
Во-во неразбериха, уцепилась Першиха. Вот он бы и разобрался. Вот который чужой, таво и штрафуй. А сваво не трожь. Я туточки родилась, робила, дитев рожала, мужа схоронила, а он мне позорище такое. Ты б, мил человек, поговорил с ним, чай ты с самой Москвы може он тебя послухает.