Она писала письма, посылала фотографии, потом уехала на весь отпуск в Москву, а когда вернулась, то он в первый момент растерялся таким усталым и нездоровым показалось сторожу ее лицо. Он с болью увидел, как она постарела, и появились морщинки вокруг глаз, и подумал, что она сама рушится, как этот несчастный монастырь, никем не оцененная и никому не нужная.
Уезжать вам отсюда надо. Совсем уезжать, сказал он, набравшись духу и подавив что-то в себе, и она в этот раз не стала ему перечить и отмахиваться, а горько лишь усмехнулась.
Куда же я теперь поеду? У меня там, Анисим Иванович, ничего нет, и никто меня там не ждет. Может, и зря я сюда приехала и все это затеяла, а только деваться мне некуда. Жалко лишь, что ничего у меня не получилось я ведь и в патриархию ходила, а там тоже: нет у нас, милая, средств взять ваш монастырь. Так что, говорю, пусть пропадает, а они лишь руками разводят. Но я, знаете, что думаю, пусть нас с вами только двое, но хоть что-то мы сможем сделать, ну мусор убрать, стены заштукатурить главное ведь начать, верно? А вы меня не бросите?
Он кивнул, и стало легче. Принялись говорить о деле. На следующий день в одном из залов музея установили копилку, и она просила экскурсантов дать кто сколько может на реставрацию и не отказывались. Но пришел участковый, заинтересовался пожертвованиями и деньги объявил незаконными. Она отвечала на его вопросы насмешливо, покусывая губки, и Анисиму Ивановичу едва плохо не сделалось, когда гладенький, сытый мужичок, собиравший взятки со всей округи, намекнул на то, что деньги эти она, может быть, себе в карман кладет. Однако история с копилкой получила огласку и изменила отношение жителей городка к экскурсоводу. Пришли однажды женщины и смущенно спросили Федоровну, не надо ли чем помочь, прислали мужиков с инструментами, пожалели столько лет в одиночку бьющуюся. Но пришли они раз, другой и больше не приходили, и мужики лишь за водку соглашались помогать, у всех своих забот по горло, да и что это за работа стены штукатурить, когда все крепить надо, материал нужен, техника, а руками что сделаешь?
Так и остались они вдвоем, и пусть бы так и было, пусть ничто бы не менялось ведь не рухнуло бы все в одночасье, на их век бы хватило, жили б себе и жили, однако перемены, о которых лениво и недоверчиво говорили в городке несколько лет, проклиная власти за талоны на водку, дошли и до медвежьего угла.
Слышали, сказал однажды Анисим Иванович, злодея нашего погнали?
Ну и что, равнодушно отозвалась она, другого пришлют, этого добра у них хватает.
Да нет, новый-то, говорят, от дачи отказался, машину сам водит, да все на людях.
Это ему чужие лавры покоя не дают, усмехнулась она.
Поговорили и забыли, однако месяца два спустя новое начальство нагрянуло в городок и после обеда свернуло к музею.
Как и была в заляпанном комбинезоне, она слезла с лесов и молча в упор принялась разглядывать гостей. Из свиты выступил пожилой, одутловатый мужчина в плаще и с нарочитой веселостью заговорил:
Ну, хозяюшка, показывай свои владения.
Михал Михалыч, чтой-то с вами нынче? подняв брови, сказала она. Вы, часом, не заболели? Столько лет стороной проезжали, и вдруг на тебе показывай.
Все посмотрели на нее с осуждением, лишь невысокий, коренастый мужичок, одетый в простое пальто и кепку взглянул с любопытством.
Любовь Федоровна, окажите любезность.
Пойдемте, если вам не скучно, пожала она плечами.
И повела их по монастырю, но не так, как теперь экскурсии водила, подальше от стен, туда повела, где камни сыпались. А когда в церковь вошли, Анисим Иванович сам замок открывал, и вовсе жутко сделалось ветер гуляет, сырость, под дырявым куполом воронье и страшный светящийся в полумраке лик. Она же как ни в чем не бывало стала подыматься по дряхлой, осыпающейся лестнице на хоры и, вдруг обернувшись, нахмурилась:
Шляпочки.
Простите, что?
Шляпочки надо снять, когда в храм Божий входите. И то ли послышалось сторожу, то ли в самом деле сквозь зубы добавила: Нехристи.
Извините, сказал коренастый, сняв кепку, и вслед за ним все, недовольно сопя, пролысины обнажили.
Водила она их дотемна, все трещины и дыры показывала, на леса качающиеся поднимала, точно испытывала, едкая, безжалостная, он и не знал за ней этого, а к чему все? Ведь устали они давно, ничего не слушали, замерзли, испачкались, но так были воспитаны, что, пока тот коренастенький в сапогах команды не даст, знай ходи, хоть он им и в сыновья всем годился. А он-то все вопросы задавал, не про старца, однако, а все больше про то, сколько групп в месяц, какая от них прибыль, сколько городу, сколько музею идет да сколько экскурсбюро забирает, хмурился, что-то подсчитывал, а потом обернулся к тяжело дышащим спутникам стояли они в тот момент на верхнем ярусе колокольни, откуда вся даль с тайгой и громадным Корозером видна была, острова, берега изрезанные, покосы, лесистые холмы, и звонко сказал:
Вот вам и деньги под ногами валяются. Тут их на все хватит.
И к ней повернулся, ласково, мягко:
Вам сколько платят, Любовь Федоровна?