Я вернулся со смутным намерением посвятить его в подробности инцидента с секундомером, но сразу же забыл обо всем, увидев Айрис. Она снова уединилась в том же углу. Поспешив присоединиться к ней, я с искренним любопытством спросил, понравился ли ей вечер.
Да, понравился, ответила она почти механически, как будто я был надоевшим всем хозяином дома, которого непременно следовало поблагодарить. Я получила большое удовольствие.
Я не видел смысла продолжать подобный разговор, а просто сидел и смотрел на нее, на ее лицо, которое сразу уподобил экзотическому цветку, на плечи, нежно белеющие в обрамлении платья цвета свежих ирисов.
Совершенно внезапно мною овладело почти неодолимое желание увидеть, как она выглядела бы на сцене. Было в этой девушке нечто Что-то, с чем встречаешься, быть может, раз в жизни. Изящный изгиб шеи, необъяснимая красота каждого жеста то есть именно то, что ищет для себя любой театральный деятель от Бродвея до Багдада. Так долго преданный забвению профессиональный энтузиазм взыграл во мне с прежней силой. Нужно выбраться отсюда, забрать девушку с собой и всему ее обучить. При правильной постановке дела она смогла бы стать звездой театра где угодно. Мое сознание мгновенно убежало на пять лет вперед. И это ощущение показалось мне самым здоровым, какое я только испытал за последние несколько лет.
Новые идеи все еще теснились у меня в голове, когда я вновь оглядел остальных собравшихся. Все по-прежнему оставались здесь пациенты, персонал, гости группируясь вокруг доктора Ленца или рядом со столами для бриджа.
А потом на моих глазах от общей толпы отделился мужчина. Сначала я не сразу узнал его и потому не обратил особого внимания. А потом понял, что это Дэвид Фенвик, наш знаменитый спирит. В черно-белом вечернем костюме он выглядел еще более эфемерным, чем обычно. Но была какая-то четкая целеустремленность в том, как он решительно продвигался к центру опустевшей танцевальной площадки.
Казалось, больше никто не замечал его, но я уже не сводил с него глаз, когда он внезапно застыл на месте и развернулся лицом к присутствовавшим. При этом он поднял руку, словно призывая к полной тишине, и даже с некоторой дистанции отчетливо различался блеск в его огромных глазах. А заговорил он неожиданно убедительным и проникновенным тоном.
Наконец-то они прорвались сюда, объявил он так, словно декламировал стихи. Наконец-то мне удалось понять их сообщение. Это предупреждение для нас всех, но в особенности оно адресовано Дэниелу Лариби.
Все разом повернулись в сторону Дэвида, глядя на него в завороженном молчании. И я неотрывно следил за Фенвиком, но краем глаза заметил, как мисс Браш поспешила сдвинуться с места и устремиться к нему.
Она находилась всего в нескольких футах от молодого человека, когда он снова заговорил. И было, вероятно, что-то в его облике, заставившее ее остановиться. Потому что она тоже замерла, как и все остальные, слушая его слова:
Вот предупреждение, посланное мне духами: «Опасайтесь Изабеллы Браш. Опасайтесь Изабеллы Браш. Она представляет опасность для всех, но особенно для Дэниела Лариби. В ней заключена угроза. Произойдет убийство»
Затем воцарилась напряженная тишина. Несколько секунд они вдвоем стояли в центре зала, как герои пьесы на сцене: Фенвик почти в состоянии транса, мисс Браш скованная и побледневшая.
Затем раздался чей-то голос, воскликнувший:
Дэвид Дэвид!
К моему удивлению, вмешался и поспешил к Фенвику доктор Стивенс. Его обычно округлое лицо сейчас вытянулось во взволнованный, переполненный эмоциями овал. Он почти нежно обнял Фенвика за плечи и что-то прошептал ему на ухо.
Когда же Стивенсу удалось увести его, чары развеялись, и зал заполнился громким гулом голосов. Мисс Браш сразу же растворилась где-то в толпе, пришедшей в оживленное движение. Морено, Ленц, миссис Фогарти, Уоррен мне поочередно попадался на глаза кто-то из них, старавшихся по мере сил успокоить возбуждение и вернуть вечер в нормальное русло, из которого его вывело более чем поразительное выступление Фенвика.
И я, пожалуй, впервые до конца осознал, насколько искусственной, до какой степени поверхностной была претензия этого праздника казаться светским увеселением для собравшихся вместе совершенно здоровых мужчин и женщин.
Зрелище страха, почти панической растерянности среди присутствующих представлялось пугающим и печальным одновременно. Потом, уже в воспоминаниях, символом происходившего стал для меня Франц Штрубель низкорослый и хрупкий человечек с красивыми руками, стоявший в стороне, наблюдавший за мятущейся толпой и ритмично размахивавший перед собой воображаемой палочкой дирижера, словно пытаясь внести хоть какой-то порядок в окружавший его хаос.
Люди мелькали мимо меня, но я никого не замечал, глядя только на Айрис. Она не тронулась с места рядом со мной, но прикрыла ладонями свое прелестное лицо.
Люди мелькали мимо меня, но я никого не замечал, глядя только на Айрис. Она не тронулась с места рядом со мной, но прикрыла ладонями свое прелестное лицо.
Убийство! услышал я ее шепот. Убийство! Но ведь это Это ужасно.