Прикрываясь накидкой и держа перед собой неведомо откуда появившийся пистолет-пулемёт, кажется, «мини-узи», телохранитель стал осторожно подкрадываться к двери.
Только сейчас, очнувшись от ступора, Стерн увидел, что она была приоткрыта. Сердце сразу сжалось от тревоги. Алиса Сергеевна никогда не держала двери открытыми – даже когда к ней приходили гости и она выгоняла их курить на лестничную клетку.
Осторожная была женщина. И крайне осмотрительная. Поэтому открытая дверь в её квартиру могла означать только одно – у Алисы Сергеевны начались неприятности. Из тех, что чреваты летальным исходом.
Среда, 7 июля 2000-го года. Москва, Новый Арбат, утро. Художественный салон «Эпицентр Росы»
Фотовыставка Амалии Ройзман, откровенно говоря, не произвела на Анатоля Дейча того шокирующего эффекта, на который рассчитывала художница. Да и гости разглядывали творения «мировой знаменитости», как скромно именовала Амалию бульварная пресса, со сдержанным любопытством. Будь их воля – они бы сюда ни за что не заглянули. Но салон в последнее время стал местом модным, как в кругу окололитературной и политической тусовки, так и среди деловых кругов Столицы, и не посетить его, значило потерять «лицо». Во всяком случае, выпавшим из её обоймы завидовали мало.
А постоянно устраиваемые здесь вернисажи, выставки и прочие авангардные изыски известных творцов служили всего лишь красивой упаковкой всему происходящему. А творцам – ещё одним способом напомнить народу о себе. Здесь, так сказать, совмещали приятное с полезным.
Несмотря на излишнюю эпатажность фотоэкзерсисов Амалии, сдержанность посетителей можно было найти и иное объяснение.
По мнению Анатоля, хотя и не высказанному вслух, дабы никого из присутствующих не обидеть, русский человек настолько свыкся с насилием за последние десять – пятнадцать лет, что лицезрение обугленных тел и выколотых глаз на снимках Ройзман не способно было вызвать у него ничего, кроме равнодушия и вежливого цинизма. Это тебе не благополучные страны Евросоюза, готовые рыдать над мало-мальски крупной слезинкой какого-нибудь заморыша из африканской провинции.
О чём атташе по вопросам культуры посольства Израиля в Москве (сам в прошлом – её житель в четвёртом поколении) в весьма деликатной форме не преминул сообщить Амалии.
Однако мировая знаменитость только руками на него замахала:
– Господин Дейч, вы глубоко ошибаетесь! В Европе люди рыдали над этими шедеврами! А уж в России – этой стране страданий, моё искусство, как никогда понятно широкой публике! Да вы полюбуйтесь сами! – и она картинным жестом, словно Ильич с броневика, показала на молоденькую девицу, застывшую возле одной из фотографий. Девушка моргала, пытаясь что-то вытащить из правого глаза. По её щекам потоком текли ручьи слёз.
– Видите? – торжествующе воскликнула Ройзман. – Какие сильные эмоции! Нет, так чувствовать мои картины могут только по-настоящему ранимые натуры, к тому же, сильно разбирающиеся в искусстве!..
«Скорее, линза у девули полетела, – подумал Дейч, – или соринка под веки попала…»
Но, не желая обидеть соотечественницу, дипломатично признал: – Вообще-то, некоторые ваши вещи – это что-то! Признаться, они тронули даже мою суровую натуру чиновника!
– Какие именно? – сразу оживилась Амалия, и Анатоль только вздохнул про себя. Ох, уж эти творцы!
Любая критика – даже конструктивная, действует на них, как красная тряпка на быка. А вот от лести становятся милыми – ну что твой Санта Клаус накануне рождественских праздников!
Однако, чтобы не расстраивать Ройзман, пришлось наугад ткнуть пальцем в первые попавшиеся фотографии. Благо висели они рядом.