— У тебя наверняка и ликерчик где-то припрятан одна тысяча восемьсот затертого года выпуска.
— А что? — довольно хохотнул Пряник. — Бережливость — весьма достойная черта характера. Между прочим, скорее американская, нежели славянская. Гоголь несколько погорячился с этой фигурой. Русские — все в основном маниловы и ноздревы. Плюшкиных же больше в каком-нибудь Ванкувере, чем, допустим, в Рыбинске. И будь у тамошнего Плюшкина и вправду ликерчик тысяча восемьсот затертого года, он бы толкнул эту историческую бутылочку на тамошнем аукционе и выручил кучу баксов. Они там в Штатах обожают ретро. По сравнению с Европой у них ведь история маленькая, с гулькин хвост. Какие-нибудь пять веков. Вот они и ценят всякую старинную дрянь. Они даже думают, будто эта штука, — Пряник непочтительно ткнул пальцем в бок братины, — у меня древняя…
— А на самом деле? — поинтересовался я. Икры больше не хотелось. То ли я уже наелся, то ли угрожающая дата выпуска все-таки оказала на меня психологическое воздействие.
— На самом деле это ширпотреб, — объяснил с готовностью Пряник. — Эта посудина всего лишь ровесница моего литературного агентства.
— Совсем молоденькая, — кивнул я.
Пряника, основателя одноименного литагентства, в миру звали Шурой Пряниковым. До перестройки и гласности рыжие Шурины кудри мелькали в редакциях различных тонких научно-популярных журналов, где инженер Пряников немножко подрабатывал переводами импортной фантастики. Впрочем, подрабатывал Шура еще и переводчиком в Госкино на всяческих просмотрах и фестивалях. Это позволяло ему совершенствоваться в разговорном английском и давало возможность знакомиться с самыми неожиданными и интересными людьми. Лично я познакомился с ним при обстоятельствах, не слишком благоприятных для Пряника: тот в сильном подпитии пытался поменять какие-то доллары. В пору нашего знакомства это еще подпадало под серьезную статью о незаконных валютных операциях, валютчиками занималось ГБ, и, попадись Прянику на моем месте кто-то другой, Шура загремел бы на лесоповал. На Пряниково счастье, в МУРе на моем месте работал тогда именно я и никто другой. Я быстро выяснил, что злополучные доллары Шуре дал некий мистер Гричмар, приехавший на фестиваль режиссер из Голливуда. Штатный гэбистский переводчик неожиданно захворал, и Гричмару дали в качестве толмача совсем постороннего Шурика. В первый же день фестиваля эта американская киношишка, Пряник-переводчик и примкнувший к ним крупный советский писатель, ныне депутат Госдумы Крымов, завалились втроем в какую-то околокиношную забегаловку и упились в совершеннейшую зюзю. К середине вечера закончилось гричмаровское виски, вышли все рубли у Крымова и Пряника, и переводчику было поручено по-быстренькому поменять полсотни долларов и приобрести что-нибудь многоградусное. К этому моменту Крымов с Гричмаром уже могли общаться друг с другом только при помощи жестов и нечленораздельного мычания, потому острая нужда в переводчике, собственно, отпала. Правда, и сам Пряник к тому времени выглядел немногим лучше, а потому, меняя у швейцара в «Метрополе» гричмаровские баксы, вел себя вызывающе. Осторожный швейцар посчитал визит подозрительного Пряника милицейской провокацией и сам вызвал наряд. Когда валютчик Шура был доставлен пред мои светлые очи, он уже протрезвел настолько, что оказался способен внятно объяснить, где и как именно его черт попутал. По правилам несчастного Пряника следовало просто передать смежникам в КГБ, но, к великой Шуриной удаче, я выписывал один из тех тонких научно-популярных журналов, в которых наш валютчик публиковал свои труды.