Вся беда была в том, что Партизан определенно являлся любителем — ловким (ни разу никто его не видел, даже издали), умелым, не слишком изобретательным (взрывные устройства были одной и той же конструкции). Самое же главное было даже не в этом: кажется, Партизану просто нравилось взрывать.
Когда я впервые доложил о своих предположениях генералу Голубеву, тот с ходу поинтересовался:
— Видеомагнитофон у тебя дома есть?
— Не нажил пока, — скромно ответствовал я, не понимая, при чем тут видик.
— Ну, а кабельное телевидение по вечерам смотришь? — продолжил свой допрос шеф.
— Время от времени, — признался я, уже догадавшись, к чему Голубев ведет.
— Так я и думал, — с удовлетворением сказал тогда генерал. — Рекомендую месяцок-другой не смотреть американских боевиков, всякие версии о маньяках-взрывниках как рукой снимет…
— Я-то могу их и год не смотреть, — пробормотал я. — Правда, взрывы-то случаются не только в американском кино, но и в нашей Москве.
Генерал сморщился:
— Не каркай. Терпеть не могу, когда ноют будет хуже, будет хуже…
— Будет хуже, — буркнул я упрямо, на что мой генерал только головой мотнул, будто смахивал невидимую паутинку с лица. Или, допустим, зеленую гусеницу.
Рвануло через месяц. То есть и в течение этого срока кое-кто в столице практиковался с взрывными устройствами: подорвали «мерс» Захара Дубровского, Мистера Холодильника (как называли его газетчики), швырнули лимонку в витрину офиса «Абсолюта», разнесли вдребезги пустовавший милицейский стакан на Садовой. Однако я чувствовал — это все не те взрывы.
Только когда бомба неизвестного злоумышленника разнесла в щепки кафе «Минута» на Алтуфьевском шоссе, я, приехав на место происшествия, мгновенно понял: вот оно! Теперь Партизан явно вошел во вкус и действовал с большим размахом. Заложены были уже две безоболочные бомбы в двух местах, а каждый заряд — уже не меньше полукилограмма по тротиловой шкале. Здание «Минуты» даже не взорвалось — оно в буквальном смысле взлетело на воздух, так что в окна верхних этажей стоящих поблизости пятнадцатиэтажек залетели обломки досок крыши и чуть ли не покореженная металлическая посуда, поднятая ввысь мощной взрывной волной.
— Ну, что?! — заорал я, вернувшись с пепелища и, как был, грязный, злой, растерянный, появившись в кабинете Голубева. — Будем ждать, когда Партизан взорвет ГУМ? Какую-нибудь станцию метро?
— Не ори у меня ТУТ — неуверенно оборвал меня шеф. — И не паникуй. Где кафе — там рэкет, проще простого. Твой Партизан, если он вообще есть в природе, здесь ни при чем…
— При чем! При чем!… — зашипел я. — Дайте мне хотя бы с десяток человек, и из них чтобы двое было саперами, и проводника дайте с собакой, науськанной на взрывчатку…
— И еще вертолет, и полсотни коммандос, и чтобы все были боксерами в полутяжелом весе… — в тон мне продолжил генерал и уже серьезно сообщил: — Все, что я могу, — это дать тебе пока разрешение заниматься этим делом самостоятельно. Ты меня пока еще не убедил, что твой Партизан — не миф…
— Спасибо, товарищ генерал, — ответил я этому благодетелю. — Благодарю за оказанное доверие… Оправдаю!
— Не злись, — пожал плечами Голубев. — Я, между прочим, вообще не уверен, что имею право отвлекать своего лучшего работника на всякое… на всякое такое… Ты, кстати, еще не оформил всех документов по делу этого… ну, с удавами.
— Если вы имеете в виду дело Боа-Королевич, то оно давно оформлено и ждет только вашей визы, — парировал я.
— Тогда ты наверняка не послал ответ на последний запрос из Верховного Совета по поводу покушения на депутата Безбородко, — немедленно припомнил генерал.
Шеф знал, чем меня можно донять.