Его отличное настроение почти не омрачил даже тот факт, что они пришли не куда-нибудь, а в «Проворного долгоносика», капитанский паб, один из самых известных в городе. Где наверняка уже сидела капитан Напхи. И разглагольствовала о своей философии, желтой, как лимон.
Глава 20
Внутри было умеренно шумно. Одни увлеченно спорили. Другие сидели и внимали тирадам звезд вечера. Напхи была там, слушала — выступал представительный мускулистый мужчина под два метра ростом. Судя по его каденциям, выступление длилось долго.
— Это Ваджпас, — прошептал Трууз. — У него была новая встреча.
— …Тем временем, — продолжал гигант, — моя философия стремительно уносилась от меня за горизонт. Понимаете? Прихватив с собой мою ногу. — Да, у него и вправду не хватало одной ноги, отметил Шэм. Он подумал, что капитаны временами должны жалеть о том, что имеют лишь два типа конечностей, которые могут похитить у них объекты их страсти. То есть групп всего две: человек руки и человек ноги; вот были бы у людей еще хвосты, или цепкие щупальца, или пара крыльев, тогда шрамов, дающих поводы для философствований, стало бы несравненно больше. — Но мне уже не было страшно. Перетягивая себе культю, чтобы не потерять больше крови, я смеялся. И пустил в погоню за зверем дрезину. Мой курс был на надежду. Гладкие холмы — его след — все время опережали меня на несколько ярдов. За моей спиной команда, стоя на перевернутом поезде, молила меня вернуться.
Огромный горностай остановился, изготовился к нападению, и вдруг выскочил из земли и навис надо мной. Я мог бы схватить его за шерсть, протяни я руку. Но он ускользнул, и я смотрел, как он исчезает за горизонтом, все быстрее и быстрее разгоняясь под землей в движении плавном, как танец. Я уже не хотел его ловить, мне достаточно было держаться с ним рядом и радоваться тому, что он позволял мне это. Я весь отдался скорости.
Ага, вот в чем дело. Значит, его философия — скорость. Ускорение. Капитан Ваджпас теоретизировал по поводу покрытой мехом гибкой стремительной твари, чьи острые зубы упорно тянулись к нему, нацеленные, словно пики, на его личность. В этом он видел смысл. Даже когда тварь откусила ему ногу и понеслась с ней прочь, это тоже было как посыл, попытка установить коммуникацию. «Иди за мной! — словно бы говорил зверь. — Скорее!»
И Ваджпас бросился в погоню за своей философией, громадным горностаем. Ускорение стало самоцелью, и жизнь Ваджпаса переменилась с тех пор, как он стал пророком скорости. И т. д. и т. п.
— Скорость! — повторил Ваджпас. Раздались одобрительные шепоты.
В тавернах острова Стреггей, в книгах, которые зубрили на школьной скамье Шэм и его однокашники, в лекциях, — как публичных, так и частных, — капитаны размышляли о кровяных червях, о кротовых крысах, о королеве термитов или о сердитом кролике-рексе, о барсуке или о кроте, в особенности о большом кроте, неистовой мульдиварпе, ставшей для них способом познания непознаваемого — она обучала их смирению, просвещала, становилась объектом одержимости, причиной их современности, ностальгии или чего угодно. Однако наряду с серьезными рассказами о труде кротобоев и способах добычи мяса в этих книгах было немало просто охотничьих баек.
В пабах и кафе, барах и клубах Стреггея много болтали, к примеру, о «зайцах» — рассказывали о том, как члены Братства Гобоев Рельсоморья пробрались на поезд и спрятались в трюме. Об иных берегах. О воображаемых землях за краем света. О поездах-призраках, о кровавых червях такой величины, что они могли, вырвавшись из-под земли, обвиться вокруг состава и утянуть его за собой вниз, в глубины рельсоморья, о таинственных поездах, брошенных командой и поскрипывающих где-нибудь на дальних рельсах — на столах недоеденная пища, в вагонах все так, словно люди только что отлучились куда-то ненадолго.