Иосиф Каиафа нервно ходил из угла в угол, вздымая руки и рвя на себе волосы.
Не ставленник ли этот галилеянин Рима или хотя бы Пилата? раздался спокойный голос из сумрака.
Каиафа остановился и обернулся. Благообразный седой старик, белый как снег, с тёмным морщинистым лицом задумчиво смотрел в пространство.
Ему давно поперёк горла наши законы и обычаи, он не приемлет нашу веру и обряды и зарится на нашу сокровищницу. Не задумал ли он своей игры, чтобы нас изничтожить?
Не думаю, отец. Иосиф Каиафа медленно сел рядом с ним. Для своих неизвестных целей он бы выбрал человека, более заслуживающего доверия, чем рождённый от блудницы в пещере бродяга.
Однако его красноречие
Одной болтовни мало, нетерпеливо перебил Каиафа. Он должен иметь имя среди нас, чтобы ему поверили. Недостаточно просто заплатить вору и жулику, чтобы он кричал о том, что мы погрязли в роскоши. Таких крикунов и без него много. Их крики выливаются в стихийные погромы торговцев, и на этом всё заканчивается. Нет, тут идёт более тонкая игра. Только я не знаю игроков.
Может кто-то в Сангедрине?
И сам роет себе могилу? Не безумцы же они!
Двое мужчин помолчали.
Эльханан, начал Иосиф Каиафа после долгой паузы. Ты мудр и знаешь римлян. Что нам делать?
Седой старик, по-прежнему глядя в пространство, медленно произнёс:
Нам надо разделаться с главной проблемой, а потом просто вымести мусор из всяких фанатиков.
То есть?
Если галилеянин ставленник Рима, надо принудить его сделать ошибку. А потом осудить. Прилюдно, с шумом. При участии этого нечестивого Пилата. Нужно, чтобы он сам дал приказ о его казни, не мы. Чтобы казнь была как можно более мерзкой и жестокой, чтобы внушить отвращение к казнённому. А через него к его словам и идеям. И как можно больше шума, обвинений и благородного негодования. Кто станет слушать отверженного? Кому будут по душе его идеи, если за них ждёт даже не побитие камнями, а ещё более мерзкое наказание долгое и мучительное умирание нагим на кресте под взглядами соотечественников, их плевками и поношением.
Ты говоришь о распятии? с ужасом отшатнулся Каиафа. Но в глазах его зажёгся интерес.
Именно. Истинно римское наказание. Это будет жестокая ирония, если римская власть покарает за нарушение иудейских законов. Это будет наше торжество. И никто не посмеет оспорить, что наша власть от Бога!
Иосяф Каиафа встал. Заложив руки за спину, он отошёл от лавки, где они сидели вдвоём.
Но захочет ли римский временщик казнить своего человека?
Надо сделать так, чтобы у него не было другого выхода.
Каиафа медленно повернулся и долгим взглядом посмотрел на своего тестя.
Иеханан Хаматвил
Забудь этого полоумного фанатика! Его горячечные бредни ещё будут повторять, но в конце концов забудут. А если бы его удавили тихо и без шума, как я советовал, не надо было бы сейчас разбираться с галилеянином. Ныне же не до расчётов и тайн. Сейчас нужно как можно больше шума и лжи. Многократно повторенная ложь уже становится правдой сама по себе. Даже, если это не так. Главное, не что есть на самом деле, а как это выглядит. Ты ведь слышал о его «чудесах»?
Да, много раз.
Неужели ты веришь, что человек может укрощать бури, ходить по воде и лишь одним прикосновением лечить проказу и паралич? Ну, а его кощунственный обряд, во время которого он «вернул к жизни» того, кого мы отвергли и признали «трупом»? Весь Сангедрин проголосовал за этот обряд, а он его извратил! Ты знаешь, что уже ходят слухи о том, что он воскрешает мертвецов из могил? Это насмешка над нашими обычаями, ритуалами и традициями! Это пора заканчивать.
Надо найти близкого ему человека, чтобы докладывал о каждом его шаге, каждой мысли.
Эльханан неожиданно заинтересованно посмотрел на Иосифа Каиафу.
Хорошая идея. Найди. Но не тяни. Сейчас вся наша страна похожа на бурлящий котёл. Когда он выплеснется, я не хочу, чтобы его содержимое залило меня.
Ты мудрейший из мудрых, Эльханан. Я всё сделаю.
Иосиф Каиафа встал и низко склонился к сидящему старику. Затем развернулся и решительно вышел из комнаты. Эльханан, задумчиво улыбаясь, смотрел ему вслед.
Серое течение дня, прерываемое только сообщениями о Спасителе, сегодня снова было прервано. И довольно грубо. Запыхавшийся шпион ворвался прямо на колоннаду, где Пилат имел обыкновение заниматься делами: читать и диктовать бумаги или допрашивать заинтересовавших его преступников. Вот и сейчас он диктовал очередное послание кесарю в Рим, когда его так неожиданно прервали. Безразличие к жизни не победило впитанные чуть ли не с детства муштру и привычку к порядку. Выполнению долга не препятствовали ни болезнь, ни смены настроения, связанные с ней. Железной рукой он правил в Иудее, за что его ненавидели и боялись все, кто тут проживал. Прервав диктовку писцу, он грозно взглянул на нарушителя. Шпион, знавший, как и все во дворце, о переменчивом характере Пилата и о вспышках его ярости, тут же бросился на колени.
Выслушай, великий префект, с мольбой протянул он руки к встающему Пилату. Это о Иешуа Галилеянине, сказал он тише, опустив голову.