Как-то к нам в класс пришла новая девочка, Наташа Глаголева. Вот когда я увидела на живом примере, что такое хорошо воспитанный человек. Не могу себе представить ситуации, в которой она могла бы выйти из себя и повысить голос. Как она разговаривала! Как она двигалась! Мы же дети из обычных семей могли только смотреть на неё с восхищением, но перенять и применить мы не могли, потому что одного понимания мало. Надо упорно работать над собой, чтобы сердце стало культурным, а на это нужны годы. Конечно, спасибо судьбе, что мама была педагогом, она муштровала нас с сестрой, и в каких-то вопросах мы получили воспитание. Мы хотя бы знали, что хорошо и что плохо, не ругались, не хамили и т. д. Но даже в нашем классе были всякие. Благодарю Бога, что Он подарил мне такую маму. Не будь у меня такой мамы, я была бы совсем другим человеком. И, вряд ли бы меня интересовали те философские вопросы, которыми я увлечена последние тридцать лет. Ведь философия это и мораль, и нравственность. Хотя хорошие манеры в нашей стране, в моё время занимали умы немногих. И их приходилось узнавать и осваивать уже в сознательном возрасте. Но, я замечала, что те, кто, таким образом, приобщался к культуре поведения, не знают основного правила не подмечать невоспитанности других, и тем более не делать им замечаний. И часто прокалываются на этом, если и, не делая им замечания впрямую или иным способом, то обсуждая их промахи за спиной. Что сразу выдаёт поверхностную культуру, внешнюю, не имеющую основания, подкреплённого добротой культурного сердца, действительно любящего людей.
Вот, уж, воистину, мы получаем жизнь, которую заслужили, но бог помогает нам это перенести. Бог милостив и посылает нам помощь, но мы редко ценим и понимаем это. Да! «Пути Господни неисповедимы».
Иногда мелочи жизни, как кисея, заслоняют от нас суть. Они мешают нам видеть ясно эту суть. То есть мы видим, прежде всего, внешнего человека, а не его душу, его вечную, непреходящую индивидуальность. И это мешает любить искренне и глубоко, безоговорочно, безусловно, не предъявляя никаких требований и просьб, не ставя никаких условий. Потому что мы эгоистичны, и чаще всего, мы говорим, что любим человека, в то время, как на самом деле мы любим самих себя. И их любим для себя. Надо любить, не требуя любви взамен, тогда эта любовь бескорыстна. Любить не потому, что вас любят, а просто любить самому, ничего не ожидая взамен. Любовь это отдача, а не получение. Надо научиться получать радость от даяния. А это так непросто! Ох, как непросто!
На лето меня всегда отправляли к бабуле и дедуле на дачу. Но, в 1958 году, когда мне было 13 лет, родилась моя двоюродная сестра. А с новорожденной сидела Бабуля. И вот в это лето, чтобы ей было легче, меня отправили отдыхать к бабушке Орине, это была мама первого мужа моей мамы, который погиб на войне. Жила она в деревне Офушино под городом Зуево-Орехово, вот там-то со мной и произошли перемены. Дело в том, что в этой деревне жила одна, очень верующая в Бога бабушка. Звали её Таня. Она была бабушкой моей деревенской подружки. Но, обращать в свою веру она начала почему-то меня, а не кого-то из целой оравы детей, игравших вместе с нами. Она стала давать мне всякие книжки про мучеников. Рассказывала про рай и ад. Говорила, что сладкоежки, на том свете, в аду будут языком раскаленную сковороду лизать. А меня баба Орина только, пообещав конфету, могла заставить съесть суп. И вдруг, я стала отказываться не только от супа, но и от конфет. Баба Орина стала допытываться, в чем дело. Тут-то она и узнала, о том, что я стала верить в Бога, и главное бояться его. Потому что все разговоры бабы Тани сводились к запугиванию Богом. Если это сделаешь, то тебе будет такое наказание, а если это, то другое. Короче, я перестала смеяться, стала ещё больше похожа на маленькую «старушонку». Я и без того не по годам серьёзная, послушная и рассудительная, стала просто безрадостная. Тут баба Орина пошла к бабе Тане. И я случайно оказалась свидетелем их разговора. Мы только, только с внучкой бабы Тани вошли в комнату со двора, и ещё не появились из-за печки. А баба Орина вошла с улицы и стояла по другую сторону печи, и не видела нас. Так и вышло, что мы слышали их разговор. Она сказала: «Будешь моей внучке голову морочить твоими россказнями, пеняй на себя. Председателю пожалуюсь!» И баба Таня прекратила со мной свою работу по обращению меня к Богу. Но со мной уже произошли перемены. И я уже не могла не верить в Бога. Он для меня стал реальностью. Но в таком виде, в каком мне его обрисовала баба Таня, лучше бы я о нём ничего не знала. Но пока изменить ничего было нельзя. Наступила осень, и я приехала в Москву и пошла в школу. Мои подружки, прознав про то, что я ношу крестик, начали меня прорабатывать, и угрожать, что если я не перестану носить крест и верить в Бога, то они скажут об этом пионер вожатой, и меня исключат из пионеров. По моим понятиям одно другому не мешало. Но крестик пришлось снять и повесить в изголовье кровати, от чего вера моя не ослабла. Поэтому, когда родился племянник, сын моего брата, то я стала его крестной. Судя по книжкам, что мне давала баба Таня, всё учение Христа, ничем не отличалось от коммунистического учения. Но почему-то последователи этих учений исключали друг друга. Они говорили или или. Даже Церковь была более лояльна к коммунистам и их последователям, чем коммунисты и их последователи к последователям веры. Во всяком случае, в своих рядах они их не терпели. Поэтому, как я узнала теперь, меня крестила моя бабуля, тайно от моего отца, коммуниста.