«Фрадкин, Левит, Браверман, Витебский, Фельцман, Ческис».
Фамилии явно принадлежали этому несчастному, гонимому племени. Он уже привык к ним, и они не вызывали у него неприятных ощущений. Все они проходили по баллам, но дамоклов меч был в его руках. И он должен обрушиться на этот список и разрубить его на части. Он продолжил читать.
«Рутенберг, отлично, отлично, хорошо. Жаль, норма выполнена, но оценки его высокие. По всем требованиям этот юноша должен быть принят, подумал профессор. Рука не поднимается его вычеркнуть».
Он откинулся на высокую спинку стула и оглянул кабинет. Справа высокое окно, слева шкаф с книгами и папками, кожаный диван и несколько стульев возле стола. Его высокий социальный и профессиональный статус и известность в научном мире давали ему некоторую свободу действий. Он не опасался административных санкций, не боялся окрика свыше. Он думал о судьбе этого парня, который по прихоти высочайших особ вынужден будет вернуться домой и пропасть в провинциальной глуши огромной страны.
«Возьму-ка я грех на душу, решил Харлампий Сергеевич. Не ради своей прихоти, а ради великой России».
Он взял ручку из письменного прибора, обмакнул перо в чернильницу и с решимостью и удовлетворением принялся писать «зачислить» в колонке, с самого начала списка. Он сделал то же самое по всем факультетам и, где пожелал, добавил ещё двух.
«Если спросят, я найду, что сказать».
Закончив работу, он позвонил в колокольчик, стоявший на углу стола. Дверь открылась, и в кабинет вошёл секретарь, моложавый мужчина среднего роста в тёмно-сером костюме.
Тимофей, отнеси-ка, голубчик, эту папку Кириллу Семёновичу и попроси его передать всё в печать. Скажи ему, что я проверил и утвердил.
Будет выполнено, Харлампий Сергеевич, сказал тот и вышел из кабинета.
«Теперь можно и отдохнуть», подумал профессор и закрыл глаза.
Через минут пять он поднялся, подхватил портфель и, довольный собой, направился к выходу.
3
Найдя своё имя в списке зачисленных в институт студентов, Пинхас испытал заметное облегчение. Напряжение ожидания держало в своих невидимых путах и его, казавшегося другим людям твёрдой и холодной скалой спокойствия. Он оглядел вестибюль медленным взглядом и увидел группу евреев, стоящих поодаль. Одного из них, Наума, он знал. Тот сидел с ним за одним столом на письменном экзамене. Движимый какой-то врождённой солидарностью, Пинхас подошёл к ним.
Как дела, парни? спросил он.
Ничего хорошего, приятель, сказал черноглазый юноша с курчавыми рыжеватыми волосами. Столица империи нас отвергла. Евреи ей не нужны. Из нас только Наум поступил. А ты, я вижу, тоже счастливчик?
Не расстраивайтесь, парни. Не думаю, что образование сделает нас счастливыми. Вы откуда приехали?
Из Могилева и Гомеля.
А я из Ромен. Это под Полтавой.
«Но близок, близок миг победы. Ура, мы ломим; гнутся шведы» съязвил один из них.
Никогда не стоит терять чувство юмора и человеческое достоинство, улыбнулся Пинхас. Когда уезжаете?
Завтра. Прогуляемся по городу, поедим в харчевне, а утром на вокзал, сказал Наум. Я побуду дома до начала занятий.
Тогда прощайте. Я, наверное, останусь здесь. Надо обживаться, знакомиться с людьми, произнёс Пинхас. Зай гезунд, парни.
Он пожал всем руки, повернулся и двинулся к выходу. Западный ветер принёс в город прохладу Балтийского моря, и на улице стало свежее. Пинхас запахнул пиджак и застегнул его на все три пуговицы. Нужно было пойти на почту и отправить домой письмо. Он не был уверен, что сообщение о том, что его приняли и теперь он студент известного в России института, обрадует отца. Возможно, тот мечтает о его возвращении домой. Папа мудрый человек, умеющий предвидеть и понимающий суть вещей. Он не может желать сыну плохого. Мать, конечно, будет рада. Наверное, просто тому, что любимый сын жив-здоров и сумел сделать то, о чём мечтал. Пинхас перешёл на другую сторону проспекта и вошёл в небольшое почтовое отделение. Он купил конверт, попросил у служащего ручку и чернильницу, сел за столик возле окна, вынул из портфеля лист бумаги и начал писать. Закончив письмо, он заклеил конверт и бросил его в почтовый ящик. «Пожалуй, за неделю дойдёт», подумал Пинхас.
Голубое с утра небо теперь затянулось облаками, закрыв собой тёплое северное солнце. Комнату он снимал в доходном доме, каких было множество в Санкт-Петербурге. Оттуда до института рукой подать, и многие иногородние студенты селились в таких домах по соседству. Завтра заканчивался срок аренды, и ему следовало зайти в контору и заплатить за месяц вперёд. А сейчас он просто пошёл к себе, поднялся на третий этаж и, ощутив усталость последних дней, с наслаждением растянулся на кровати.
4
Лекция закончена, господа, произнёс профессор и, задхватив с кафедры папку с бумагами, спустился с возвышения.
Студенты зашумели и задвигались в промежутках между рядами, ступеньками поднимающимися к задней стене аудитории. Послышались реплики и обрывки разговоров. Пинхас, занимавший с первых дней место в выбранном им ряду в середине зала, поднялся и стал пробираться к выходу. Большой перерыв давал возможность хорошо поесть и поговорить со знакомыми, которых с каждым днём становилось всё больше. В коридоре его уже ждал Дмитриев, парень крепкого телосложения, пышной гривой соломенных волос и белой косоворотке под тёмно-серым пиджаком. Сын зажиточного крестьянина, успешно торговавшего в столице галантереей, он имел петербургскую прописку и обширные связи и не раз оказывался Пинхасу хорошим советчиком в его делах и знакомствах.