— Нет, сэр.
— Кого-нибудь когда-нибудь чем-нибудь убил?
— Нет, сэр.
— Драться умеешь? Кулаками?
— Я… я точно помню, как дрались в банде. Но это было очень давно, и я с тех пор стал другим человеком. Изменился полностью.
— Вот в этом можно было бы остаться прежним.
Грейтхауз остановился перед ним и смерил его взглядом с головы до ног, будто увидел впервые. Лицо его в свете фонаря казалось высокомерным и презрительным. Мэтью подумал, что либо у Грейтхауза невероятные способности восстанавливаться после алкоголя, либо он просто может выпить бочку и не заметить.
— Ты тощий, — сказал Грейтхауз и обошел его по кругу. — С виду жидкий, как вода, и бледный как глиста. Ты когда-нибудь работал при свете дня на воздухе?
— Моя работа… по преимуществу умственная, сэр.
— Вот в том-то и беда с вами, с теперешней молодежью. Сидите на собственной… умственности и называете это работой. Значит, ты такой умный, да? Так ловко в шахматы играешь. А по-моему, ты позволяешь себе гнить заживо. Не мужик, а привидение. Откуда, кстати, у тебя этот шрам? Упал мордой на шахматную доску?
— Нет, сэр. Я… я его получил в драке с медведем. — Грейтхауз остановился, прервав свое кружение. — А могу я спросить, — вставил Мэтью, — откуда шрам у вас?
Грейтхауз помолчал, но все-таки ответил:
— От разбитой чашки. Ее моя третья жена бросила.
— А…
— А вообще вопросы здесь задаю я! — буркнул Грейтхауз. — Это ясно?
— Да, сэр.
Грейтхауз снова пошел вокруг Мэтью, круг за кругом. Потом остановился прямо перед ним.
— Если хочешь видеть шрам, сюда глянь. — Он расстегнул рубашку и показал действительно уродливый коричневый шрам, начинающийся под левой ключицей и доходящий до середины груди. — Удар кинжалом, пятого марта семьдесят седьмого. Метил в сердце, но я успел перехватить руку. Наемный убийца, переодетый монахом. А вот еще. — Он спустил рубашку с правого плеча и показал темно-лиловую впадину. — Мушкетная пуля, двадцать второго июня тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года. Выбила мне руку из плеча. К счастью, костей не сломала. Она пронзила насквозь женщину, которая в тот момент оказалась передо мной. И сюда посмотри. — Он изогнулся, показывая зловещего вида шрам на ребрах с правой стороны. — Девятого октября восемьдесят шестого года. Вот что можно сделать рапирой, хотя у нее рубящего края нет. Этот гад вместо выпада ударил наотмашь. Обошлось мне в два сломанных ребра, месяц провалялся, чуть с ума не сошел. — Он осторожно, будто с почтением, дотронулся до шрама. — Дождь за три дня предсказываю.
Грейтхауз поднял рубашку на место и снова застегнул. Выражение его лица было скорее довольным, чем раздраженным.
Мэтью не мог не спросить:
— Вот это то, чего я должен ожидать?
В ту же секунду палец Грейтхауза уперся Мэтью в грудь так, что тот подумал, будто сейчас получит свой первый боевой шрам.
— Нет, — ответил Грейтхауз, — нет, если у тебя ума хватит. И удачи. И если ты мне дашь тебя научить, как себя защищать.
Мэтью ничего не сказал, но Грейтхауз будто прочел его мысли:
— Я тебе вот что скажу. Это я дрался с четырьмя сразу, когда один сумел просунуть рапиру через мою защиту, так что учиться у меня стóит. Ритма у него тогда не было, дергался в панике. Просто ему повезло, а мне нет. Пока я не восстановил дыхание и не выпустил ему кишки на весь переулок. Другому досталась резаная рана через все лицо, и тогда все живые бросились наутек.
— Вы их пощадили?
Грейтхауз уставился на костяшки пальцев, где Мэтью тоже увидел много мелких шрамов.