Сев на кровать, он стал при ровном желтом свете рассматривать записи на страницах.
Нетрудно было установить, что этот блокнот был начат где-то около первого мая, согласно записям о погоде и особо отмеченном крупном проигрыше двух крон и четырех шиллингов в «Старом адмирале» мая пятого числа. Седьмого мая Осли выиграл три шиллинга, восьмого проиграл еще крону. Фактически, если судить по сердитым каракулям и винным пятнам на этой части блокнота, свидетельствующим о привычном поведении Осли за игрой, этот человек постоянно находился в отчаянном положении. Но тогда откуда он брал деньги? Город наверняка ему столько не платил, чтобы покрыть такие проигрыши.
Мэтью отметил, что темы в блокноте отделены одна от другой. То есть записи игровых горестей в одном разделе, жалоб на здоровье — в другом, еда и извержения — в третьем, и так далее. И остался еще загадочный список имен и цифр — на странице, следующей за суммами, полученными от филантропических организаций и церквей. Некоторые светские клубы, вроде «Нью-йоркцев» и «Кавалеров», тоже были указаны как благотворители.
«Осли часть этих денег прикарманивал? — подумал Мэтью. — И так платил долги?» Потому что раздел с игровыми долгами ясно указывал выплаты некоторым собратьям по зеленому сукну в суммах, которые резко уменьшали благотворительность. Во всяком случае, из блокнота было ясно, что Осли платил свои проигрыши быстро, иначе бы его больше не пустили к столам.
Но этот список имен и цифр — с ним-то что делать?
Имена воспитанников, это понятно. Это Мэтью уже принял. А что значат даты? И обозначение «Отсев» и слово «Чепел»? Он внимательно прочел имена, пытаясь найти в них какую-то систему или смысл. Код? Или своя стенография? Что бы они ни означали, это умерло вместе с Осли.
Мэтью вернул блокнот в тайник внутри мишени, покрыл мишень парусиной и в шесть вечера явился на ужин в дом Григсби — есть курицу с рисом в обществе печатника и его внучки. Потом они с Григсби сыграли несколько партий в шашки, пока Берри была занята нанесением неземного цвета на один из своих пейзажей. Несколько позже Мэтью извинился и ушел в свое скромное обиталище.
Там стал следить за временем и раздумывать, как должен одеться джентльмен, идя в бордель — потому что самому ему ни разу не приходилось переступать порог подобного заведения. В девять вечера он надел белую рубашку и галстук, темно-синий сюртук и жилет с серебряными пуговицами, положил в карман несколько шиллингов, хотя опять же понятия не имел о действующих тарифах. Подумал, брать ли с собой фонарь, и решил не брать. Подготовившись таким образом насколько возможно, он вышел из молочной, запер за собой дверь и двинулся в сторону Петтикоут-лейн, оглядываясь, не блеснет ли где фонарь констебля.
Сегодня он был тем, кто крадется по ночным улицам, осторожно перебегая из тени в тень. Он не перестал думать, что Маскер может в любой момент неслышно оказаться сзади, но сомневался, что Маскер захочет причинить ему зло. Блокнот ему вручили, чтобы он сделал выводы. Маскер хотел, чтобы Мэтью увидел эту загадочную страницу и понял, что она значит. Следовательно, убивать его нецелесообразно. Получалось, что он каким-то странным образом сейчас выполняет поручение Маскера.
Услышав громкое пение пьяных голосов, Мэтью опустил голову, прижался к стенке и пропустил трех набравшихся гуляк. Они его не заметили. Увидев в конце квартала мелькание фонаря, он свернул налево на Смит-стрит, чтобы не столкнуться с констеблем. Мэтью был начеку и потому застыл в проеме какой-то двери, пока другой констебль — у этого, кроме фонаря, был еще и тесак — решительно прошагал мимо него наперехват распевшемуся трио. Мэтью пошел дальше, свернул направо на Принцесс-стрит и перешел Бродвей. На углу Петтикоут-лейн он чуть не столкнулся с каким-то человеком, который быстро шагал на север, но инцидент тут же разрешился, и его товарищ по нарушению указа удалился так стремительно, что у Мэтью даже сердце не успело подпрыгнуть.