Елена Айзенштейн - Образы и мифы Цветаевой. Издание второе, исправленное стр 9.

«Мысль вырывается из газового мешка духа»,  комментирует М. Л. Гаспаров этот эпизод поэмы. Гаспаров, справедливо отметив противоположность Бога цветаевского, динамичного, Богу христианской традиции, не совсем удачно, на наш взгляд, нарисовал цветаевскую картину мира через образ подковообразного магнита с Богом на одном конце и Страстью на другом. По мнению Е. Б. Коркиной, «воздушные мытарства кончаются смертью души, дальнейший путь, за границами Поэмы Воздуха,  удел духа»89. Нам представляется, путь Поэта на тот свет, нарисованный в поэме, графически сопоставим с тремя связанными спиралью лестничного винта кругами, где внешний  тело, средний  Душа, внутренний  Дух. СамаЦветаева видит духовное преображение личности в поэме через картину готического собора, стоящего на Земле и устремленного от нее, воплощении красоты, единства и гармонии трех составляющих, души, тела и духа, соответствующих христианской Троице.

Потомственность  сходство с Богом-отцом, возможно, с богом древних греков, с мифическим Гермесом, которого поэт воспринимает своим родственником:

Цветаева носила подаренный отцом перстень с головой Меркурия91, проводника в мир мертвых, покровителя искусств, знатока тайн магии и астрологии, который отождествлялся с Гермесом. Миф смолоду декорировал жизнь Цветаевой; перстень с Меркурием был частью внутреннего мифа, символом Поэзии (см. «Храни меня, мой талисман» Пушкина) и, вероятно, помимо чисто эстетической роли, выполнял роль оберега.

Цветаева носила подаренный отцом перстень с головой Меркурия91, проводника в мир мертвых, покровителя искусств, знатока тайн магии и астрологии, который отождествлялся с Гермесом. Миф смолоду декорировал жизнь Цветаевой; перстень с Меркурием был частью внутреннего мифа, символом Поэзии (см. «Храни меня, мой талисман» Пушкина) и, вероятно, помимо чисто эстетической роли, выполнял роль оберега.

Приведем строки черновика поэмы, показывающие цветаевскую игру на знаках в работе над стихом о Гермесе:

В первом случае  обращение к Гермесу, отождествление себя с ним, во втором Гермес сам говорит о сходстве с крылатой головой Поэта, в третьем  реплика Головы. В окончательном тексте автор отказывается от прямой речи. Язык Цветаевой в поэме настолько лаконичен, что превращается в шифр. Дорога на тот свет  дорога Гермеса и ему подобных, «голов бестормозных  / Трахт». На образ крылатой головы, по-видимому, повлияла иконопись, оплечные образы Спаса. Могли отозваться в «Поэме Воздуха» образы голов Иоанна Крестителя, Олоферна, Головы поэмы «Руслан и Людмила» и говорящей Головы Нептуна в пьесе Ростана «Орленок». В рабочих вариантах уточнялся отказ от мышц и чувств, то есть от физического мира: «Полная откромсанность / Мышц, читайте чувств»93. Смерть  «разлука с чувствами»94. В окончательном тексте  свобода мысли и Духа от физического мира: «Полная оторванность / Темени от плеч  / Сброшенных!»

В начале поэмы тихая дверь в небытие рисовалась через отождествление с Оптинойпустынью. В концовке появляется шпильготическогособора. На этих двух остриях держится небо «Поэмы Воздуха». С видением готического собора связано детское увлечение Цветаевой католичеством в пору ее жизни за границей в пансионе. Вспомним образ падающего готического собора в пьесе «Фортуна»: «Мы рухнем, как двойная башня!»95 В «Поэме Воздуха» шпиль «роняет храм дням», а сам устремляется в высоту:

Варианты строк о шпиле: «Так, бессмертьем / пространством всосанный / Шпиль теряет связь / С храмом», «Шпиль бросает / слагает груз / Храма», «Так, бессмертьем всосанный / Шпиль бросает храм / Дням»96. Во всех приведенных вариантах храм (искусство) оказывается частью земного измерения. Подобен шпилю дух-поэт, сбросивший на землю в творчестве «дичь и глушь чувств», а после смерти ставший крылатоймыслью, энергией духа. Как в слове «воздух» спрятан «дух», так Дух Поэта становится частью воздуха.

В жилах Цветаевой текла немецкая кровь; немецкий  один из языков, которыми питался ее русский словарь; немцем воспринимала она Рильке, называла Германию своей родиной, колыбелью души («О Германии») и писала: «Душа есть долг. Долг души  полет» (IV, 545). Душа летит, «Die Seele fliegt»  это звучало для нее именно по-немецки (Там же). В рабочей тетради поэмы вместо русских букв, как и в «Новогоднем» обращении к Рильке, появляются немецкие. Следом за стихом: «Храм нагонит шпиль»  в рабочей тетради: «Stirn? Warum bist Du still?»97 («Лоб? Почему ты тих?»  нем.). Немецкое «still» (тихий, безмолвный, тайный) созвучно немецкому же Stirn (лоб) и русскому «шпиль». Возникает игра слов: шпиль по-немецки spitz  острый, остроконечный. Второе значение слова spitz  колкий, язвительный. Spitze  острие, кончик, вершина; голова, колкость, жало, кружево. Буквально Шпиль Spiel  игра (нем.)98. Движение ввысь шпиля сходствует с игрой поэтической мысли, с остротой языка, мысли, с кружевом поэтического слова. Возможно, она вспоминала Мандельштама: