В годы отцовского правления Александр Павлович быстро убедился в пагубности проводимого курса. В известном письме Лагарпу от 27 сентября 1797 г. он от положительной оценки первых шагов Павла I сразу перешел к острой критике его последующей политики. Теперь уже наследник престола считал, что все «перевернуто вверх дном», что язвы екатерининского правления только усугубились, неограниченная власть отца порождает «безрассудства», его строгость лишена «малейшей справедливости», все сословия России недовольны и т. д. В эти годы Александр Павлович сблизился с А. А. Аракчеевым (последний походил на Наполеона Бонапарта лишь тем, что в молодости также считался способным артиллерийским офицером). Аракчеев был человеком, способным смягчить гнев Павла I по поводу малейших упущений по службе, который император не стеснялся изливать, невзирая на лица[18].
Настоящей отдушиной для нашего героя стал кружок молодых людей, в котором помимо самого близкого из них князя А. Чарторыйского состояли граф Павел Александрович Строганов и Николай Николаевич Новосильцов. Все они были старше Александра Павловича (Новосильцов на пятнадцать, Чарторыйский на семь, а Строганов на пять лет). А. Чарторыйский сообщает, что их окончательное сближение произошло в Москве, во время коронационных торжеств (март апрель 1797 г.). Все они получили прекрасное образование и являлись сторонниками осторожного обновления России, используя опыт революционной Франции и английской парламентской монархии. Александр же как самый молодой из «кружковцев» был нетерпелив: он всерьез обсуждал планы дарования России после своего восшествия на престол конституции и объявления республики. Сам же цесаревич предполагал отречься от престола и удалиться в частную жизнь. Чарторыйский даже составил по просьбе Александра проект соответствующего манифеста. Друзья, с одной стороны, старались охладить республиканский пыл цесаревича, а с другой отговорить его от мечтаний о частной жизни, находя их «эгоистическими».
Конечно, сближение четырех молодых людей не могло долго оставаться тайной. Об их встречах было доложено Павлу I. Высказывавшиеся друзьями идеи были чужды государю, а друзей сына-цесаревича он считал чуть ли не якобинцами (П. А. Строганов, как известно, будучи в Париже, посещал заседания якобинского клуба). Предваряя возможные гонения, друзья решили, что Новосильцову, состоявшему у начальства «на дурном счету», следует покинуть Россию, и он уехал в Англию. Строганову было не привыкать коротать дни в своем имении (его за «якобинство» туда ссылали еще при Екатерине II). С Чарторыйским поступили иначе: в 1798 г. он получил назначение послом от русского двора при сардинском короле и отбыл в Италию. Этому предшествовала придворная интрига, во главе которой стояла императрица-мать Мария Федоровна. Она убедила Павла I, что отцом только что родившейся у Елизаветы Алексеевны дочери (вскоре умершей) является князь Адам, а не цесаревич Александр. Удаление Чарторыйского из Петербурга можно рассматривать как почетную ссылку.
Настоящей отдушиной для нашего героя стал кружок молодых людей, в котором помимо самого близкого из них князя А. Чарторыйского состояли граф Павел Александрович Строганов и Николай Николаевич Новосильцов. Все они были старше Александра Павловича (Новосильцов на пятнадцать, Чарторыйский на семь, а Строганов на пять лет). А. Чарторыйский сообщает, что их окончательное сближение произошло в Москве, во время коронационных торжеств (март апрель 1797 г.). Все они получили прекрасное образование и являлись сторонниками осторожного обновления России, используя опыт революционной Франции и английской парламентской монархии. Александр же как самый молодой из «кружковцев» был нетерпелив: он всерьез обсуждал планы дарования России после своего восшествия на престол конституции и объявления республики. Сам же цесаревич предполагал отречься от престола и удалиться в частную жизнь. Чарторыйский даже составил по просьбе Александра проект соответствующего манифеста. Друзья, с одной стороны, старались охладить республиканский пыл цесаревича, а с другой отговорить его от мечтаний о частной жизни, находя их «эгоистическими».
Конечно, сближение четырех молодых людей не могло долго оставаться тайной. Об их встречах было доложено Павлу I. Высказывавшиеся друзьями идеи были чужды государю, а друзей сына-цесаревича он считал чуть ли не якобинцами (П. А. Строганов, как известно, будучи в Париже, посещал заседания якобинского клуба). Предваряя возможные гонения, друзья решили, что Новосильцову, состоявшему у начальства «на дурном счету», следует покинуть Россию, и он уехал в Англию. Строганову было не привыкать коротать дни в своем имении (его за «якобинство» туда ссылали еще при Екатерине II). С Чарторыйским поступили иначе: в 1798 г. он получил назначение послом от русского двора при сардинском короле и отбыл в Италию. Этому предшествовала придворная интрига, во главе которой стояла императрица-мать Мария Федоровна. Она убедила Павла I, что отцом только что родившейся у Елизаветы Алексеевны дочери (вскоре умершей) является князь Адам, а не цесаревич Александр. Удаление Чарторыйского из Петербурга можно рассматривать как почетную ссылку.