Конвойные в овчинных тулупах иногда поднимались от своего кострища и чтобы размяться подходили с карабином подмышкой к «дровяным» или «кирочникам», молча, прикладом тыкали одного-двух, показывая, что службу свою они не забывают. А «костровых» не трогали: блатные в «мастях» стержень порядка. Бригада должна шевелиться, двигать план. А сбежать в этих местах, где на тысячу километров в любую сторону света сплошь мёртвое безлюдье самоубийство. Да ещё зимой, когда стылый, смёрзшийся до тумана воздух пахнет смертью Да через два дня группа погони не спеша пройдёт по следам безумного беглеца и заактирует его труп, растерзанный медведем-шатуном или с разорванной рысью глоткой. Бежать некуда, просто жди нормальной смерти на своём, указанном государством рабочем месте.
Еремеев подпихнул клок ваты, вылезший из прожженной дырки на рукаве бушлата, затянул потуже на шее грязное полотенце и пошёл с порожними санями медленным шагом, чтобы по пути восставливать силы. Каждый шаг, каждое движение нужно рассчитывать рационально, чтобы энергии организма хватило дотянуть до отбоя.
А ночью в бараке будет сниться свобода. И первым делом, первым сном в видениях свободы присниться баня, парная на Соколиных горах в Москве. Жерло жаркой печки, в которой лопается паром заброшенный ковш воды. Волна жара обхватывает тело. Сначала жжёт, потом ласкает и каждая клетка на коже млеет от неизъяснимого физиологического блаженства
Еремеева, прошедшего военный путь в три с лишним года, дошедшего до самого Берлина, имеющего «Красную звезду» и солдатскую медаль «За отвагу», взяли в МГБ на второй мирный год. За что до сих пор Еремееву было не ясно. В приговоре звучало «за подготовку покушения на высшее руководство страны». И что имели в виду следователи, задававшие витиевато-туманные вопросы, до сих пор также было непонятно. Выводя в память тексты подписанных им протоколов допроса, не мог логически объяснить, в каком направлении и для чьей погибели были нужны его нейтральные, «безгрешные» показания.
На передовой в конце сорок второго командиром взвода он пробыл целых полгода, в дважды, в трижды пережив рубеж, отпущенный для жизни командирам этого командного уровня. Потом, его как инженера, хотя по специальности был теоретическим физиком, забрали в техотдел при штабе фронта к самому Жукову. Как раз перед прорывом ленинградской блокады. Его «теоретическая физика» была в работе фронтового техотдела «с бока припёка», однако пригодилась какая-то природная «смётка ума» при наступлении по густо заминированным пространствам. И дальше, в белорусских болотах годились в дело его «выдумки». И при штурме Берлина было кое-что придумано не без его участия. Демобилизовался в чине инженер-майора, и жизнь налаживалась, и работа нашлась в тему его довоенной диссертации, и жениться собирался на своё тридцатипятилетие
Еремеев ещё туже затянул полотенце. Почувствовал вдруг туманящую мозг слабость и быстро оттянул, скинув рукавицы, узел на шее. Ему вдруг, в доли секунды показалось, что он на верхней полке в парной, и сейчас наступит момент блаженства.
Вечером того дня, в конце смены Еремеев, обматывая канатом штабель дров на санях, обратил внимание на перетёршееся место на конце каната. Задумался, как будто над каким-то инженерным решением, потом подтянул ко рту обмахрившийся конец, принялся перетирать уже шатающимися зубами, смачивая слюною, верёвочные жилки. Кончик каната отсоединился, Еремеев этим концом обмотал себе талию под бушлатом. Хватило на полтора оборота. Последние сани дров Еремеев по заведённому порядку потащил в лагерь.
Вечером по лагерю можно было блуждать кому не лень в стылую темень. Лагерь обнесён по периметру лишь двумя нитками «колючки», и охрана знала, что бежать зэкам некуда, и зэки знали, что бежать незачем: чтобы ускорить смерть, там на свободе. За «колючкой» свобода, смертельная свобода.
В бараке первого отряда четыре печки-буржуйки на четыре бригады. Ещё в свою первую зиму в начале лагерного срока Еремеев усовершенствовал одну из печек, чугунку. Переделал поддувало, придумав втягивающую от сквозняка воронку из найденного на помойке хлама, удлинил колена трубы, обмотал по всей её длины спиралью ржавой «колючки», увеличив теплоотдающую полезную поверхность, на верхушке трубы, пропилив, приделал теплосохраняющую заслонку. Чугунка раскалялась до малинового цвета, отдавая жар от себя чуть ли не на два метра.
«Смотрящему по бараку» Понятно-дело изобретение понравилось. Посмотрев на Инженера, подобревшим волчьим взглядом, покачал головой. Потом велел Еремееву перетащить чугунку в свой закуток, в дальнем от входа конце барака. А самого Еремеева уложил на верхней шконке своих нар. Еремеев и вскакивал ночью от толчка ногой «смотрящего», чтобы подбросить в печку очередную порцию топлива. Зато и лагерная мелкая блатата теперь обходила Инженера стороной, уже не наступала ему на сапог в столовой, норовя выбить из рук миску с баландой, а затем гыгыкать, глядя как униженный голодом доходяга, собирает щепоткой с земляного пола остатки «густоты» в свою миску.