Без называния
«Так,Нашедший подкову
Сдувает с неё пыль»
Осип Мандельштам
Как будто не потеряна подкова
и счастье где-то рядом Но тоскливо.
Почти удушье. Скомканная радость
Неразорвавшаяся бомба с самолёта
ещё тогда
Как больно и как страшно
не быть убитым!.. Жить до самой смерти!
Смотреть как часто умирают рядом
знакомые тебе. Друзья, соседи
все те, кто долго помнил о тебе
всю свою жизнь. Писал воспоминанья
о видимом тогда ещё в начале,
когда все были радостны и живы
а собранный букет простых ромашек
казался чем-то необыкновенным
почти, как факт рождения и смерти.
Из косточки пророщенный росток
из ничего можно сказать из духа,
из слова, то есть, из воспоминанья
о том, как всё когда-то начиналось.
Как первый вздох среди травы на волю,
чтоб слиться с облаком и стать такой же пеной
для окружающих и плыть куда захочешь,
не слушая запреты очевидцев,
и быть теперь, в конце концов свободным.
И различать по цвету облака
какое где пересекло границу,
в каких краях исследовало жизнь
во всех её возможных вариантах,
что при сравнении оказываются
одним и тем же
вполне пригодным для существованья,
даже, когда исчезает вообще желанье
и причина жить.
Когда никакими словами не выговорить До свиданья
ибо будет не правда,
а какая-то смесь нечленораздельных звуков
с остывающим воздухом,
что прямо у горла становится препинанием
поименуешь его не расстанешься с ним вовеки
будешь пожизненно расплачиваться за сказанное.
Знал бы Создатель, когда наградил нас речью
куда заведёт
точно бы рты залепил нам глиной
или жаренным воском.
И чтоб фитилёк дымился,
напоминая дурням за что расплата
чтобы только скрипели раскаченными деревьями
Смотришь на дела рук своих, описанные словами
лучше бы точно нем был, как озёрный окунь.
Хлопаешь молча жабрами, чешешься плавником о камень
никакого смысла
всё сохраняется в своём первозданном виде.
Но когда вода, озвученная тобой,
выливается на стол, за которым пишешь
это становится жизнью.
И первое сказанное слово будет последним.
Голос в форме застывшей в воздухе буквы «Ж».
Говорить больше нечего.
Всё, что было можно и всё, что хотел сказать сказано.
Речь переходит на невообразимо-птичий,
не фиксируемый приборами клёкот. Щебет.
Иногда, отдыхая на верхушках старых сухих деревьев,
различаешь в низу кого-нибудь с карандашом и блокнотом
глухо-немого
чёрточками пытающегося сохранить увиденное Время.
Хотя бы фрагмент всё, что возможно доверить бумаге.
Голосу, воздуху, горлу, губной гармошке,
что исполняет всё, что ты ей надуешь
Чешуйки листьев на вытоптанной сухой земле.
Я пишу это уже не срываясь на крик от боли
Или не я.
Или я кричу, но где-то внутри желудком,
двенадцатиперстной кишкой, печёнкой,
так-как больше нечем
сердце состарилось в самом начале
благо, был выходной, и никто не заметил
моё состарившееся сердце
И теперь я шепчу Господи
сосчитай моё время, чтобы запомнить
и сосчитать страницы, чтобы хватило вписать в них слова,
что ещё остались не произнесёнными
Чтобы хватило места выдохнуть всё,
что Ты нашептал мне раньше
ещё до рождения.
«Как из мешка, из кармана высыпается медь»
Осип Мандельштам
Как будто не потеряна подкова
и счастье где-то рядом Но тоскливо.
Почти удушье. Скомканная радость
Неразорвавшаяся бомба с самолёта
ещё тогда
Как больно и как страшно
не быть убитым!.. Жить до самой смерти!
Смотреть как часто умирают рядом
знакомые тебе. Друзья, соседи
все те, кто долго помнил о тебе
всю свою жизнь. Писал воспоминанья
о видимом тогда ещё в начале,
когда все были радостны и живы
а собранный букет простых ромашек
казался чем-то необыкновенным
почти, как факт рождения и смерти.
Из косточки пророщенный росток
из ничего можно сказать из духа,
из слова, то есть, из воспоминанья
о том, как всё когда-то начиналось.
Как первый вздох среди травы на волю,
чтоб слиться с облаком и стать такой же пеной
для окружающих и плыть куда захочешь,
не слушая запреты очевидцев,
и быть теперь, в конце концов свободным.
И различать по цвету облака
какое где пересекло границу,
в каких краях исследовало жизнь
во всех её возможных вариантах,
что при сравнении оказываются
одним и тем же
вполне пригодным для существованья,
даже, когда исчезает вообще желанье
и причина жить.
Когда никакими словами не выговорить До свиданья
ибо будет не правда,
а какая-то смесь нечленораздельных звуков
с остывающим воздухом,
что прямо у горла становится препинанием
поименуешь его не расстанешься с ним вовеки
будешь пожизненно расплачиваться за сказанное.
Знал бы Создатель, когда наградил нас речью
куда заведёт
точно бы рты залепил нам глиной
или жаренным воском.
И чтоб фитилёк дымился,
напоминая дурням за что расплата
чтобы только скрипели раскаченными деревьями
Смотришь на дела рук своих, описанные словами
лучше бы точно нем был, как озёрный окунь.
Хлопаешь молча жабрами, чешешься плавником о камень
никакого смысла
всё сохраняется в своём первозданном виде.
Но когда вода, озвученная тобой,
выливается на стол, за которым пишешь
это становится жизнью.
И первое сказанное слово будет последним.
Голос в форме застывшей в воздухе буквы «Ж».
Говорить больше нечего.
Всё, что было можно и всё, что хотел сказать сказано.
Речь переходит на невообразимо-птичий,
не фиксируемый приборами клёкот. Щебет.
Иногда, отдыхая на верхушках старых сухих деревьев,
различаешь в низу кого-нибудь с карандашом и блокнотом
глухо-немого
чёрточками пытающегося сохранить увиденное Время.
Хотя бы фрагмент всё, что возможно доверить бумаге.
Голосу, воздуху, горлу, губной гармошке,
что исполняет всё, что ты ей надуешь
Чешуйки листьев на вытоптанной сухой земле.
Я пишу это уже не срываясь на крик от боли
Или не я.
Или я кричу, но где-то внутри желудком,
двенадцатиперстной кишкой, печёнкой,
так-как больше нечем
сердце состарилось в самом начале
благо, был выходной, и никто не заметил
моё состарившееся сердце
И теперь я шепчу Господи
сосчитай моё время, чтобы запомнить
и сосчитать страницы, чтобы хватило вписать в них слова,
что ещё остались не произнесёнными
Чтобы хватило места выдохнуть всё,
что Ты нашептал мне раньше
ещё до рождения.