Андрей Драгунов - посёлок. будничные стихи стр 2.

На столе, сквозь скатерть, капля Жира, смолы?
Столько лет стол на кухне  смола не должна сочиться
Но, ведь, плачут в церкви иконы  не от жары!.. 
только тогда, когда что-то должно случиться
или  кто-то умер уже По нему печаль 
проступает сквозь скатерть?.. Он ли всему причина?
Или что-то другое, чего бесконечно жаль?.. 
от чего влажнеют глаза, даже, у мужчины,
или, как у дерева  только одна леза,
но с хорошую бусину, чтоб точно  уже на память 
не из-под скатерти, что будет лежать всегда 
будто нарочно, чтобы её руками
тёрли и пачкали. Пальцами через ткань,
не утруждаясь с пальцев стереть изнанку 
тонкие линии, что, как всегда  за грань 
дальше обычного, как в снегопад на санках
или пешком по городу  через снег,
чтобы не видеть больше пятна на ткани
Жира? Смолы?..  всего, чем печален век,
то есть  всего, что  только уже  на память.

Старушка в берете, поверх него белый платок,
в валенках, с сумкой, с какой-то бесцветной палкой 
пересекает, утром возникший, на месте лужи каток.
Лужа замёрзла и ей никого не жалко.
Ближе к земле  колени  ближе к воде
или ко дну  замёрзшей холодной лужи 
что-то знакомое Где это было? Где?
Где-то, наверное, было Декабрь. Стужа
и отражение, но не в воде  в стекле
маленькой булочной, где над дымящимся хлебом 
женщина в белом берете и в белом платке 
плакала горько, как снегом декабрьское небо 
вспомнила что-то Декабрь. Война. Ленинград.
Чёрная корка из клея и пекарских сказок 
слаще была, чем  для внучки её  шоколад
Пекаря  жалко  от голода умер, ни разу
крошки не взяв со стола Просто лёд и декабрь.
Просто хрустит под ногами замёрзшая лужа
Просто тот пекарь  мукой  засыпает всё как бы.
Белый берет и платок  не особенно нужен.

Мне было холодно, я кутался в пиджак
и вспоминал  как летом было жарко.
Ругался на жару, что тот дурак 
на женщину с веслом в алее парка 
за непристойный вид и за весло,
что, якобы, не так оно должно быть
Теперь алею снегом занесло 
после листвы и мусора Веслом бы
всё разгрести, но нем к воззваньям парк!
Собаки метят островки газона
и почтальонша, точно на пожар,
разносит извещения из зоны
А было время  первый секретарь 
сам  приезжал разглядывать руины 
о чём молчит единственный фонарь
и женщина с веслом та, что из глины,
но с нежною душой. Молчи! Терпи!
Муж  пьяница  не бьёт, значит  не любит
Молотобоец, мать его дери!.. 
А как же  без любви! Скажите, люди.

хороший, белый, чистый снег 
грех по нему топтать ботинком.
Отпущенный на волю человек 
досрочно  согревается соринкой
в своём глазу Свободная слеза 
не первая  но первая на воле.
Слепит от белого как в церкви образа
и дух хмельной гуляет на просторе.
Таксист везёт в чужую  пока  даль 
там где-то адрес, где его забыли
и от того  в глазах его печаль 
а был ли тот, которого любили?..
Должно быть был Колёса крошат снег.
Пейзаж зимы расчерчен проводами
У Блока  в венчике какой-то Человек,
а хочется, увы, к прекрасной даме

Цветы дрожат. Замёрзшие цветы 
не сорванные летом для любимых,
не собранные в радостный букет,
в котором лета яркие черты,
что к осени  всегда  неуловимы
и для которых  продолженья  нет,

из-за того, что краток век цветов 
не многие до снега доживают,
чтоб спрятать от мороза лепестки 
не всем доступна тишина садов,
где стружкой и опилками спасают
от холода и, даже, от тоски

и из-под снега яркие цвета 
выглядывают, как напоминанье,
что жизнь, порой, бывает коротка 
один сезон и кончена игра 
зима, мороз, отсутствие вниманья
любовь прошла до третьего звонка.

Сплошной белый цвет, рассыпавшийся вокруг.
Слушаю Баха, чтоб справиться с просветленьем 
так, вдруг, случившимся образовавшимся, вдруг
и хочется выпить, чтобы не портить зрение
Сплошные ангелы!..  хватило бы одного.
Максимум  двух И облака, чтобы видеть 
с той стороны случившееся и Самого
и, как их там  перья, перья Нет  крылья, крылья!
Это  зима в развитии, как  кино 
в самом начале  титры, потом  с экрана 
вдруг  выливается  в зрителя  молоко
Кресла зелёные в пятнах, как будто  в ранах
или собака подпортила внешний вид
мелкими каплями, скрасив безмерно-белый,
что постоянно в форточку норовит 
то ли украсть, то ли гадость какую-то сделать,
как, уже убежавший, заливший плиту, кисель.
Никакие ангелы не смоют следы побега,
что идут по белому, за горизонт  отсель,
где всё те же ангелы и больше  немного  снега,
соответственно  белого больше и меркнет глаз,
не находя сравнения в этом белом
и только ангелы, как будто бы  напоказ 
всё засыпают неистребимым снегом.

Не лес  огромный злой  над головой 
пустое небо в язвах самолёта,
что медленно их тащит за собой,
чтоб всем была видна его работа.
Его участие в Божественной игре 
земли и неба, что неисполнима 
лишь лётчиком, пропеллером в крыле 
полоска облака, что пролетает мимо 
и где-то там, в небесной тишине
теряется  лоскутным одеялом
из звёзд, что падают  от них  сюда  ко мне
и медленно, как будто бы сначала
всё начинают, как в последний раз
и ждут, что их когда-нибудь поймают 
хотя бы на мгновение  сейчас 
когда никто об этом не узнает.