Его предположение сочли весомым.
Я знал это ещё загодя, выслушать, а там решим, что с ним делать, с нераскаявшимся соглядатаем! Мытари, соглядатаи, чиновники и сутенёры кого только нет?! Впустить, напоить чайком! задумчиво приказал Гитболан. А потом расстрелять, как это у них принято! Принимать его в да, ты всё знаешь, Нерон! В другой комнате! Я отдыхаю и не в форме! На все вопросы ответишь сам! Не переусердствуй! Кто бы мог подумать, что римскому императору придётся отвечать на вопросы народного осведомителя, которому нет до этого дела! Запускай петарду, я отдыхаю!
Дверь в комнату отдыхающего неслышно затворилась.
Он ударник или стукач? вопросила Народная Воля.
И то, и другое, и третье!
Самсон-многостаночник? Саул-многогаремник?
Да! Да! Да! Ярмо супружеского долга сломало его на взлёте..
Если вынесу это, уеду на северный полюс, в монастырь Евбла и Пуупы. Уеду в канун девяностой годовщины Октября. Уеду. На деревню. К деду. Открывай, чёрт, не томи!
Кропоткин косолапо, на носках улепетнул в комнату.
Нерон открыл дверь и впустил долгожданного гостя. Император осклабился, пытаясь выжать из себя радость. Пока ходок топтался в прихожей, разоблачался, о чём-то непрерывно болтая, и залезал в гигантские, невесть откуда взявшиеся, клетчатые тапки, Нерон рассматривал его в упор сквозь разбитый немецкий монокль, и скалил негритянские зубы.
Рассматривать было что. Перед Нероном стоял классический репейский человек среднего возраста, с шишкой на лбу, седоватый, действительно стукаческого вида и явно таких же наклонностей. Радостный, что его кто-то пустил в квартиру, он всё время болтал языком, так что Нерон вынужден был даже дважды перебить его. Глаза посетителя бегали, как мыши по чужому амбару.
Нам сюда! Прошу! сказал римский злодей, и указал на дверь комнаты, где не было Гитболана. Дверь в комнату сама собой широко растворилась и пропустила удивлённого визитёра.
Усевшись за громадный чёрный стол и сложив пухлые, изъеденные проказой руки перед собой, Нерон произнёс сакраментальную, загодя заготовленную им фразу: «Ну-с, слюшаю вас, дорогой товарищ! Какие, такие вопросики вы хотели-таки нам задать, голубчик? Дело переписи святое дело, а всякое святое дело не терпит отлагательств, и должно быть совершено в первую очередь, не правда ли? Впишемся в историю, мягко говоря! Я правильно говорю, дорогой?
Переписчик мялся, пытаясь вернуть клиента к его предназначению. Этот странный толстяк не нравился ему и почему-то называл мытарем.
Мне рассказал, как он сражался с вашим братом, мытарями Я очень хохотал! Предвидя римскую перепись и чувствуя себя ануреем в стане врагов, пытающихся его заставить проявить лояльность, мой приятель, пострадавший от реформ, решил категорически никакого участия в ихней переписи не принимать и все попытки переписать его пресечь в зародыше.
«Я сам вас перепишу всех!», сказал он сам себе. Прежде, чем меня писать будете, научитесь уважать мои интересы!»
Но сама возможность того, что его будут отвлекать от своих дел звонками неприятные ему, выводила из себя.
Он взял самый толстый фломастер, какой смог отыскать и каллиграфическим почерком написал краткую записку. Потом повесил её на дверь. Записка на дверях была краткой и понятной для всех мало-мальски образованных граждан: «Уважаемые господа переписчики! НЕ звонить! Идите к Ё. М!!!».
«Я надеюсь и почти уверен, что добрые люди из комиссии, лично не знакомые с Ё.М., быстро нашли её и даже переговорили с ней по душам», удовлетворённо заметил он про себя.
Правда, плакатик быстро сорвали.
В один прекрасный день является переписчик и сквозь дверь говорит строго: «Впустите! Надо вас переписать!»
А мой приятель и говорит: «Иди-ка ты, брат, откедова пришёл! Не хочу!»
Тот ушёл, а мой приятель уже стал полагать, что его оставят-таки в покое. Не тут-то было!
На второй раз переписчик явился через три дня и говорит сквозь дверь: «Первый раз я приходил, то был пробный раз! А теперь основной, вы меня впустите?
Нет! говорю, Ваше государство, на котором пробы уже не поставить, здесь ни ногой! Прочь! Не впущу ни за какие коврижки! Иди туда, откуда пришёл!
Правда, плакатик быстро сорвали.
В один прекрасный день является переписчик и сквозь дверь говорит строго: «Впустите! Надо вас переписать!»
А мой приятель и говорит: «Иди-ка ты, брат, откедова пришёл! Не хочу!»
Тот ушёл, а мой приятель уже стал полагать, что его оставят-таки в покое. Не тут-то было!
На второй раз переписчик явился через три дня и говорит сквозь дверь: «Первый раз я приходил, то был пробный раз! А теперь основной, вы меня впустите?
Нет! говорю, Ваше государство, на котором пробы уже не поставить, здесь ни ногой! Прочь! Не впущу ни за какие коврижки! Иди туда, откуда пришёл!
Почему? изогнувшись змием, говорит ко всему готовый переписчик.
Что почему?
Почему вы не хотите меня впустить?
Из принципа!
Но ведь городу тогда не додадут государственных субвенций, ведь вас как бы не будет, денег у города будет меньше!..
Он так ратовал за город, что я чуть не заплакал от умиления.
Насрать, что меньше! Я вам говорю: ну, если я вас не впустил на пробный раз, то в основной раз тем более не впущу! Ясно? Это дело принципа! Какие могут быть, как вы говорите, субвенции у государства, которое не знает слова «Внутренний долг»? Вы о чём? Ваше рассуждение это бред наяву! До свидания! Желаю вам успехов! И не приходите больше, пожалуйста, ко мне никогда!