Но это проблема именно Кимлики, а не мультикультурализма вообще. Модуд, к примеру, критикует Кимлику именно за эту его неготовность гибче относиться к аналитическим единицам: «Культуры, с которыми имеет дело мультикультурализм, не обязаны быть социетальными. Они просто должны принадлежать людям, ценящим их» [Modood, 2007, p. 35]. И хотя «терпение» самого Модуда тоже не безгранично (он, например, не очень хорошо относится к идее считать частью мультикультурного дискурса британскую деволюцию [Modood, 2007, p. 5]), многим исследователям мультикультурализм позволяет делать далеко идущие выводы. Так, П. Кивисто сравнивает черное меньшинство в США, американских католиков, британских шотландцев и испанских басков. Он приходит к выводу, что они разные и одни больше напоминают «других». Но никаких признаков методологического табу на такую «странную» выборку не заметно. Нет опасения перед тем, что одни это этнокультурная группа, вторые религиозная, третьи и четвертые национальные меньшинства. Мультикультурализм позволяет их сравнивать.
В современной ситуации гибкость в отношении единиц социального анализа очень важна. Неготовность гибко подойти к выборке оборачивается проблемами адекватности анализа. Возьмем, к примеру, такие известные критерии для социальной типологизации, как расовая и этническая принадлежность. В западном (особенно американском) научном дискурсе очень часто встречается позиция, в соответствии с которой этнические группы и группы расовые это принципиально разные вещи. Оми и Уайнант [Omi and Winant, 1994], например, определили расу как биологическую данность, подчеркивая неизменность характеристик, связанных с расовой принадлежностью в социальном контексте. Это значит, что «черные» всегда синонимичны таким выражениям, как «социально неустроенные», «с высоким уровнем преступности», «с низким уровнем мобильности», и т.п. Даже если есть исключения из этого «правила», то это именно «исключения», а само правило (т.е. ожидания в отношении представителей той или иной расы) остается неизменным. Именно этой неизменностью раса, по их мнению, отличается от этнической принадлежности. Важно отметить, что критерий не отличается аналитической четкостью даже в контексте одной страны: известно, что и некоторые европейские иммигранты в США еще в конце XIX начале XX в. не считались принадлежащими к «белым», итальянцы, например, а ранее ирландцы. Впоследствии ситуация изменилась. Если придерживаться подхода Оми и Уайнанта, и те и другие в какой-то момент из «неизменных» рас должны быть «повышены» до этнических групп. Иначе не ясно, как их изучать, с кем их сравнивать.
Более гибкий в этом вопросе подход предлагают Корнелл и Хартман [Cornell and Hartman, 1998, p. 2534]. Раса и этническая принадлежность как категории анализа у них могут пересекаться. Они считают, что принадлежность к этнической группе может быть не менее заметна, чем принадлежность к расовой (среди белых, например, легко выделяются светловолосые северные европейцы и темноволосые представители Средиземноморья). Аналитическое различие между «расой» и «этнической принадлежностью» проходит, по мнению авторов, там, где речь заходит о политической и экономической силе и власти.
Представители разных рас имеют стабильно различный доступ к власти, баланс сил между расами также стабилен, так как принадлежность к определенной расе неизменно обещает определенные преимущества или недостатки. В отношении этнических групп этого якобы сказать нельзя. Такой подход позволяет анализировать, к примеру, американских евреев отдельно от других белых американцев и сравнивать их, например, с кубинцами (чего с предыдущим подходом никак бы не получалось). Выделить евреев стало возможным, при желании их даже можно сравнить с черным меньшинством в США, но только в данный конкретный момент времени. Проанализировать, как изменился баланс сил между этими группами за последние 20 лет, не представляется возможным. Расовый баланс, согласно Корнеллу и Хартману, статичен.
Принципиально от первых двух отличается подход, при котором этническая принадлежность аналитически более широкое понятие, способное включать в себя расовую принадлежность. Расовая принадлежность рассматривается здесь всего лишь как дополнительная (а не обязательно смыслообразующая) характеристика (значимая или нет), значение которой может меняться. Такой подход дает возможность сравнивать, скажем, «черных» в США не с «белыми», но с «латиноамериканцами» или с «восточными европейцами» на том основании, что этническая принадлежность в случае «черных» американцев определяется в первую очередь с учетом расы, а в случае, скажем, латиноамериканцев с учетом их языка, культуры и зачастую страны рождения и ее социально-политической культуры. Одними из первых использовали этот подход современные представители чикагской социологической школы, такие, как У. Томас и Э. Парк, а также антрополог культуры Ф. Боаз, воспитавший целое поколение выдающихся американских антропологов, P. Бенедикт и М. Мид и др.
Такого рода подход и будет более всего характерен для мультикультурного дискурса именно потому, что позволяет менять значение единиц анализа, так как в центре изучения социального ученого-мультикультуралиста общество, разделяемое на сопоставимые по разным основаниям социальные группы. Без вынужденной аналитической гибкости в отношении основания для сопоставления адекватное сравнение было бы невозможным. Гибкость же дает возможность не только сравнивать очень различные, на первый взгляд, группы внутри одного общества, но и сопоставлять их с группами внутри другого. Так, например, черных в США можно продуктивно сравнивать с мусульманами в Европе, хотя, если подходить негибко, эти две группы вообще несравнимы: одни расовое меньшинство, вторые религиозная группа.