Can I call USSR please?[1] спросил он.
Not sure[2], ответил бармен, его лицо выражало явную озадаченность.
Give me your number, and I'll try[3], сказал бармен.
Максим написал телефон родителей на салфетке и отдал её бармену, тот стал набирать телефон. Он всё набирал и набирал, потом долго качал головой, вздыхал, охал, кряхтел, но результат был всё тот же. В конце концов он сдался, и сказав: «I am sorry»[4], отдал Максиму салфетку с телефонным номером. Максим прошел немного дальше и зашёл в другой бар, но там повторилась та же история. Затем он наведался ещё в один бар, но и там результат был тот же. Тогда он решил позвонить сестре в Штаты и дал её телефон очередному бармену. Его соединили через пару минут. В Вашингтоне уже был поздний вечер, к тому же Максим боялся потратиться, поэтому постарался сказать только самое главное; что долетел нормально, устроился, а также попросил сестру позвонить родителям в Питер.
Глава II
На следующий день Максим проснулся очень рано, на душе было какое-то возбуждение, ожидание новых впечатлений и одновременно некое волнение перед новым, неизведанным миром. Он тихонько отодвинул тюлевую занавеску (Аркадий еще вовсю похрапывал) и выглянул в окно. Ему открылся вид на умытую ранним светом улочку с аккуратно покрашенными домами. Прямо напротив уютным светом зазывал редких, в такой час, прохожих уже открывшийся магазинчик. В витрине видны были развешенные внутри колбасы, разложенные в высоких застекленных прилавках сыры. Женщина в белом фартуке, вероятно хозяйка, обслуживала покупателя.
К Максиму опять вернулось чувство нереальности происходящего. Он ещё долго стоял возле окна впитывая в себя этот простой сюжет, и испытывая истинное удовольствие от постепенно доходящего до его сознания ощущения свободы, возможности увидеть мир, радости освобождения. Максим так долго карабкался на ненавистную ему стену, отделявшую его от остального мира, и вот, наконец, он достиг цели, преодолел преграду и спрыгнув на другую сторону, сбросил свои оковы и стал свободным.
Чувства переполняли его душу, Максим вспомнил про Катю, да он собственно, никогда и не забывал о ней, она всегда была с ним. Слёзы навернулись у него на глаза, и то были не столько слёзы горести, сколько слёзы радости за себя и за Катю, которая теперь видела все вокруг его глазами.
В этот день у Максима было интервью в Сохнуте. Молодая блондинка задавала ему вопросы по-русски, а записывала его ответы на иврите с невероятной, как показалось Максиму, скоростью.
Почему вы не едете в Израиль? был её первый вопрос.
Максим ответил, что едет к сестре в Америку.
Кого из отказников знали в России? Максим назвал несколько имен, и она поинтересовалась как поживают эти люди. Дальнейшие вопросы заставили Максима поразиться её осведомлённости, девица знала столько деталей их жизни, что ей легко могло бы позавидовать КГБ.
После Сохнута Максима направили в ХИАС. Там было много народу, и Максиму пришлось долго ждать пока его вызовут. В маленькой приемной сидели очень чернобровые и смуглые люди, которых Максим поначалу принял за азербайджанцев. В принципе он почти угадал, это оказались иранские евреи. Они сидели в полном молчании и мрачновато посматривали на Максима, вероятно пытаясь определить его происхождение. Максиму стало не по себе, и он пошел покурить на лестницу, откуда его тут же прогнал какой-то служащий, заорав на него по-немецки, что вызвало у Максима не вполне приятные ассоциации и он решил, что будет лучше вернуться к иранцам.
В конце концов, Максима вызвали на интервью и первым делом спросили, какие он знает еврейские праздники, вероятно, таким образом они пытались удостовериться, что он еврей. В душе Максим посмеялся, представив, как будут ломать себе голову многие выезжающие из Союза советские евреи, не имеющие ни малейшего понятия о своих праздниках. Даже если бы ХИАС стал спускать мужикам штаны, доказать их еврейство было бы чрезвычайно трудно.
Максим назвал все известные ему еврейские праздники, и, успешно пройдя интервью, был направлен в кассу для получения пособия. Это было приятной неожиданностью, так как Максим даже и не помышлял о каких-то пособиях, наивно полагая, что протянет до Америки на свои 125 долларов.
Он вернулся в пансион и застал там Аркадия.
Слушай, Максим! сказал Аркадий. Не хочешь пойти со мной купить кассетник, мне родители деньги на него подарили?
Хорошо, пойдем, посмотрим их радиотовары, ответил Максим.
Ну отлично, заодно и перекусим что-нибудь по дороге.
Вена успокаивала нервы. Приятно цокали копыта лошадей, везущих экскурсионные экипажи по булыжным мостовым. Возле кафешек люди сидели за столиками, расставленными прямо на улицах и неторопливо попивали свое кофе. Погода была что надо, не жарко и не холодно. На пути им попалась пиццерия и они зашли туда поесть. Максим сразу вспомнил свой неудачный поход в пиццерию в Питере и подумал: «Ну, посмотрим, как с этим обстоит дело в Вене?»
В кафе было полно свободных столиков, и они с Аркадием сели за столик у открытого окна. К ним сразу подошла официантка и дала меню, в котором легко можно было потеряться. Непривыкшему к большому выбору Максиму трудно было решить какую именно пиццу заказать. Чем больше он пытался разобраться в меню, тем труднее ему было принять какое-то решение. Все казалось таким заманчивым, таким вкусным, одна пицца казалась лучше другой. Да и Аркадий, похоже, тоже пыхтел пытаясь сделать свой выбор. В конце концов, порешили взять одну большую пиццу без особых выкрутасов, просто с солями, на двоих. Подкрепившись пиццей, они продолжили свой путь и вскоре подошли к магазину радио аппаратуры. Возле его витрины стояли две женщины и Максим с Аркадием ещё издалека услышали, что те говорят по-русски.