В нашей деревенской среде не было принято, чтобы родители читали нотации, проверяли дневники или выполнение домашних заданий. По крайней мере, в моей семье родители прекрасно знали о моих способностях к учебе и поэтому никогда не довлели надо мной, не проверяли мой дневник и не читали мне долгих нотаций. Все их напоминания об учебе были чистой формальностью. На самом деле мне была предоставлена полная свобода выбора. И эта полная свобода была главным и довлеющим фактором моего становления как взрослого и самостоятельного человека. Всякие свои ответственные и даже безответственные шаги я с раннего детства принимал не по рекомендациям или внушениям родителей, учителей или собственных друзей, а только по внутреннему убеждению на основании интуиции и размышлений собственного разума.
В то же время родители всегда были для меня высшими морально-духовными авторитетами. Я чтил их авторитет, поражался их высочайшей нравственности и праведности в повседневной жизни, поражался чистоте и спокойствию их личных взаимоотношений и взаимоотношений с односельчанами и родственниками. Но выбор я делал самостоятельно, и, как правило, родители никогда и не советовали мне, куда поступать и какую избрать специальность. Что я могу твердо сказать, так это то, что родители очень не хотели, чтобы после окончания школы я никуда не поступил и остался нахлебником родителей или стал рабочим местного совхоза или колхоза. Независимо от родителей и я сам не мыслил свое будущее после окончания школы в родительском доме. И это объяснимо повальным пьянством местной сельской молодежи и отсутствием каких-либо перспектив профессионального роста. Да и какой мог быть профессиональный рост в небольшой деревне молодому человеку без высшего или среднетехнического образования и не имеющему никакой рабочей специальности?
Как бы то ни было, но при посредственной учебе по учебным программам шестых-десятых классов средней школы, при регулярных прогулах школьных занятий и при неизменных ежедневных деревенских уличных «тусовках» с «посиделками», танцами под деревенскую гармошку и ритуальными кражами яблок, малины или клубники в соседских садах и огородах я сохранял неизменную тягу к научно-популярным изданиям и мог их запоем читать в свободное время от школы и уличных гуляний. Правда, с таким же ненасытным чувством я поглощал и детско-юношескую литературу, такую, например, как «Всадник без головы», «Два капитана», «Как закалялась сталь», «Разгром», а также работы Дюма и Диккенса. Особенно ошеломляющее впечатление на меня произвели стихи Сергея Есенина и книга Михаила Шолохова «Тихий Дон».
Из-за любви к чтению я дружил с односельчанином Женей Черноусовым, который был на год или два старше меня и так увлекался чтением, что не дружил с деревенской компанией и не участвовал в наших ежевечерних «посиделках» и в краже яблок. Когда бы я к нему ни заходил в гости, он всегда читал очередную книгу. Мне было лень посещать школьную или сельскую библиотеку. Чаще всего я брал у Жени Черноусова рекомендованные им книги и читал их до утра после вечерних гуляний с деревенской компанией. Теперь я осознаю, что использовал бесконечную личную свободу детских и юношеских лет не всегда на пользу учебе, но нисколько об этом не жалею. Из сегодняшнего далека учеба в школе тянулась медленно и нудно. В старших классах школы я всегда был получужим и отстраненным от общешкольных дел и увлечений, потому что все друзья из моей уличной деревенской компании к этому времени бросили учебу в школе. Они или помогали родителям по хозяйству, или просто бездельничали.
Когда я был в своей подростковой компании, то дни были наполнены веселыми и рисковыми внешкольными гуляниями и событиями. Скажу откровенно и о самом плохом. Особым шиком считалось своровать бывшие в употреблении просмоленные креозотом железнодорожные шпалы, которые были штабелями сложены на откосах железнодорожного полотна. Ночью их надо было перетащить на собственной спине на довольно значительное расстояние до поселка, а затем продать по два рубля тем хозяевам, которые собирались ремонтировать свои деревенские избы или строить новые дома из старых шпал вместо самановых развалюх. Добытые деньги тратились без остатка на покупку самогона или денатурата. Особой доблестью считалось в эту же ночь купить на все добытые деньги спиртное и полностью его выпить. Чаще всего таким воровским времяпрепровождением мы занимались с моим закадычным другом Иваном Лучкиным. Он уже бросил школу и работал чернорабочим на железной дороге.
Что могу сказать? Могу сказать, что за период восьмого десятого класса средней школы я выпил такое количество спиртного суррогата, которого не выпил по крайней мере за двадцать-тридцать лет последующей взрослой жизни. Если бы в те времена в стране действовала не система среднего десятилетнего образования, а одиннадцати- или двенадцатилетняя система, то я вряд закончил бы школу, а пополнил ряды полуспившейся сельской молодежи, промышлявшей воровством и продажей урожая свеклы и зерновых с колхозных полей или урожая клубники и яблок из соседнего плодово-ягодного совхоза «Сабуровский». В памяти сохранилось, что школьные занятия тянулись бесконечно долго и нудно. Казалось, что надоевшая учеба никогда не кончится. И вдруг эта затянувшаяся на десять долгих лет бесконечная череда нелюбимых школьных занятий и таких кратких зимних и летних каникул как-то разом остановилась и наступила пора выпускных экзаменов. Несмотря на мое презрительное отношение к учебе, благодаря личному интеллекту аттестат зрелости оказался не самым плохим, но и, конечно, не самым лучшим.