Я не слышала Гогу. Я была поглощена своим несчастьем и страхом. А он все пытался выяснить что же произошло. Он спрашивал меня из какого именно отверстия кровь, но я не отвечала. Время от времени он пытался дозвониться маме, но женский голос все время отвечал, что абонент выключен, или находится вне зоны доступа сети.
Может у тебя месячные? уже без надежды спросил он, потому что перебрал уже кучу всяких предположений, и ни одно не подошло.
Что? переспросила я.
Месячные, повторил Гога с проблеском надежды, ты же знаешь что это такое?
Нет.
И с тобой такого раньше никогда не было?
Нет.
Гога со звуком и с облегчением вздохнул. Потом пытался объяснить, что же это такое, но на полпути понял, что и сам не вполне понимает. Сказал лишь, что все это более чем нормально и вообще происходит с каждой девушкой, и да, я теперь девушка, взрослая. Потом, в очередной раз не дозвонившись маме он позвонил Дяде Олеже.
Дядя Олежа был вторым важным персонажем в моей жизни. Он сам именовал себя так Дядя Олежа, и все остальные называли его именно так. Несмотря на то, что ему было чуть за сорок, он был Дядей, потому как был он авторитетным и уважаемым бандитами врачом. Он был хирургом-травматологом и работал в МХЦ имени Пирогова. Работал вполне легально и был «заслуженным» хирургом. А в гараже, недалеко от больницы, штопал подстреленных бандитов.
Он был замечательным, харизматичным, веселым и очень добрым человеком, но таким виделся он только старикам, слабым женщинам и детям. Для остальных же он был кошмарным сном. Дяде Олеже не стоило переходить дорогу или стоять у него на пути. Закатает в асфальт. В прямом смысле. Он был как удав, тихий и спокойный, выслушивая плохие новости ни один мускул не дрожал на его лице. К нему приносили «усыплять» собак, он брал их на руки, гладил и пел колыбельную, а потом в долю секунды сворачивал им шеи. Вообще это был страшный человек, и я рада тому, что мы с ним никогда не были по разные стороны.
Разговаривал он всегда очень громко, так как был подглуховат, но никогда в этом не признавался. Сейчас я хорошо слышала его с Гогой телефонный разговор.
Мне нужна деликатная помощь, говорил Гога.
Что, геморрой обострился? Или стручок на полшестого? громко смеялся Олег.
Нет, у меня с Ритой проблема. У нее первые месячные, а она вообще не знает что это такое. Я сам пытался объяснить, но не особо получилось. Она очень напугана и постоянно плачет. И Гали как назло нет, и дозвониться ей не могу.
Овца тупая твоя Галя! Таким вообще нельзя детей доверять! При рождении стерилизовать надо!
Гога молча сжимал кулак, он никому не позволял оскорблять маму, но сейчас ему нужна была помощь, и он молча выслушивал все. Ради меня. А еще он знал Олега, тот всегда говорил что думает, не церемонясь, потому что говорил правду. А на правду обижаться глупо. Минут пять еще он хаил маму, а потом сказал, чтобы Гога сходил в аптеку, купил мне прокладки и привозил к нему в больницу, он на дежурстве.
Когда Гога вернулся из аптеки мы вместе с ним читая инструкцию с горем пополам справились с прокладками и отправились к Дяде Олеже.
Он показался мне гением и богом. Он столько всего знал интересного о нашем теле. Я слушала его с открытым ртом. А еще он был замечательным рассказчиком, он умел донести до ума подростка такие вещи, которые и профессора не смогли бы объяснить так доступно. Он сразу мне понравился, он все время шутил и говорил «черт побери». У него были рыжие густые волосы и узкое лицо, а еще он привычным жестом головы откидывал со лба длинную челку. Конечно он показался мне похожим на Андрея Миронова, хотя сходства в них не было ни капли.
Карманы его белого халата вечно были набиты всяким барахлом, думаю, он и сам не знал достоверно, что в них лежит, и он постоянно рылся в них в поисках чего-либо. Первое что он выудил из кармана, познакомившись со мной, была сигарета, и он торжественно протянул ее мне.
Держи дитя! с улыбкой сказал он.
Гога с удивлением на него посмотрел, я тоже.
Опаньки! Это не то, одной рукой он забрал данную мне сигарету, а второй продолжил рыться в кармане. Ты хоть уже и девушка, а курить тебе все равно еще рано. И я как врач категорически против курения вообще, добавил он. А, вот она! Дубль два. Держи дитя! Дядя Олежа откинул челку со лба, и протянул мне жвачку в виде сигареты.
Потом мы пошли в «тяжелую» реанимационную палату, так как там тихо, люди спокойненько себе умирают и не шумят. Гогу он оставил в приемном покое. Он прихватил с собой две увесистые книжки.
А мы ему не помешаем? спросила я, глядя на высохшего деда, из шеи которого торчала трубка.
Да ему сейчас только сама смерть может помешать, не переживай за него. Мы ведь ничего плохого не делаем.
В этой палате тот дед был один, еще три койки стояли пустыми, мы сели на одну из них, и Дядя Олежа открыв книгу разлился соловьем. Мне было бесконечно интересно его слушать. Он не стесняясь называл вещи своими именами.
Если это влагалище, говорил он, тыча пальцем на рисунок в книге, то это влагалище, а не письки-шмиськи. Это медицинский термин. И ничего постыдного в этом слове и даже месте нет. Такими нас создал бог. Так что мы и какаем, и пукаем, и у женщин идут месячные. Это нормально!