Я провела некие манипуляции с компьютером, и на мониторе снова появилась заветная фраза. Денис молча стоял с открытым ртом.
Это не фейк? сказал он, придя в себя, давай какую-нибудь ракету запустим.
Ты что вообще больной?! Какую ракету? Думай что говоришь.
Какую-какую, ядерную!
Ты реально больной иди отсюда к своей блондинке, а то тебе видно сперма в мозг бьет и ты вообще ничего не соображаешь. У меня четыре дня осталось, так что твои задания я выполнить успею. Можешь сворачивать свою деятельность! с издевкой добавила я, но Денис этого уже не услышал, выходя он со всей дури хлопнул дверью. Истеричка! крикнула я в воздух.
Я удалила с компьютера всю информацию о проведенной операции и позвонила Гоге. Я давно его не видела и очень соскучилась по нему. Несмотря на то, что я переехала жить к Дяде Олеже с Гогой мы хотя бы раз в месяц, но виделись. Он постоянно говорил о том как я выросла, но так как рядом не было мамы он продолжал называть меня дэдико.
Наши с ним отношения изменились, но только в лучшую сторону. Раньше Гога с мамой часто ссорились из-за меня, потому что Гога меня постоянно защищал, и я боялась проявлять к нему чувства при маме. Теперь я могла зацеловывать его в щеки, и висеть у него на шее, обхватив ногами за талию, и просто залезать к нему на колени, и сидеть как много лет назад. Мы, как и прежде разговаривали с ним обо всем на свете, я даже знакомила его с Егором. А после его смерти Гога приезжал ко мне в институт каждый божий день в течение семи месяцев, хотя я говорила ему, что это лишнее.
Однажды он не приехал, и на следующий день тоже, и я пошла к Никифору, он был контактным лицом и мамы и Гоги, и даже меня, и всегда имел информацию о местонахождении и здоровье любого из нас. Иногда бывали моменты, когда нужно было основательно залечь на дно, и тогда даже он не знал что с ними и как они, но даже тогда в случае их смерти узнал бы об этом и сообщил бы мне сразу же.
Я понимала, что раз Никифор не стоит на моем пороге значит с ними все хорошо, но я привыкла к тому, что видела Гогу каждый день. Никифор сказал мне, что они попали в облаву, но все хорошо, удалось уйти, и они залегли где-то на Онеге. Единственное Гогу ранили в ногу, рана не серьезная, но заживать будет долго. Поэтому когда они вернулись Гога почти все время сидел дома, и соответственно перестал ко мне ездить.
Иногда приезжала я к нему, когда не было мамы, и готовила что-нибудь из грузинской кухни, мы распивали с ним бутылку Мукузани и долго разговаривали обо всем. Гога был единственным с кем я говорила о Егоре после его смерти. Он был единственным в мире человеком, который всегда знал о том, что происходит у меня внутри.
Дэ, тебе надо начать общаться по душам еще с кем-то кроме меня. Я ведь не вечный, умру рано или поздно, как жить тогда будешь?
Дэ, тебе надо начать общаться по душам еще с кем-то кроме меня. Я ведь не вечный, умру рано или поздно, как жить тогда будешь?
Не знаю. Никак я без тебя не буду жить, а умру вместе с тобой. И вообще прекрати говорить такие вещи, ты будешь жить вечно, потому что я без тебя не смогу.
Все друг без друга могут Рита, и ты без меня сможешь. Все проходит и переживается. И никто не живет вечно, уж тебе ли не знать после стольких лет работы в гараже у Олежи.
Нет, ты будешь жить вечно, это точно, говорила я, целуя Гогу в гладковыбритую щеку, а он улыбался.
Я сидела у него на коленях подогнув под себя ноги и плечом упиралась ему в грудь. Я сидела так на нем когда была маленькая, сейчас я уже не умещалась на его костлявых ногах, но все равно мостилась на них как кошка на батарее, на которой лежать неудобно и все время сваливаешься, но все равно лежишь, потому что здесь тепло и очень комфортно.
Только с Гогой я могла позволить себе говорить как маленькая, и действительно верить в то что говорю, как тогда, о том, что он будет жить вечно. Он никогда не говорил мне, что я уже большая для того чтобы в сказки верить, и просто позволял мне верить в них.
Только ему я могла сказать, что я очень устала и больше не могу, что хочу просто лечь и заснуть недели на три. Что больше не могу смотреть на трупы и на хитрых уродов, которые привозят их, использовав как пушечное мясо. Что хочу, чтобы он обнял меня и сказал, что все за меня сделает. И он обнимал, и говорил, и даже делал. Он был для меня не просто отцом, лучшим другом и опорой во всем, он был моим миром, в который я могла окунуться с головой и не утонуть, потому что он всегда меня спасет.
Все друг без друга могут, повторил Гога.
Ты ведь без мамы не можешь. Сколько раз ты порывался уйти, а все с ней, хотя она тебе уже все нервы наизнанку вывернула.
Это другое. Ты меня любишь, а я ею болею, это разные вещи. Она мне вот как вытреплет нервы, устроит скандал на пустом месте, затеет драку, и я все ухожу. Обуваюсь в пороге, даже зубную щетку не беру, только бы поскорее уйти. А она придет в себя, подойдет ко мне, вот так как ты на шее повиснет, и взгляд такой, как будто вселенское горе ей разрывает на клочья душу. И как заплачет, как будто десять лет не плакала, а теперь прорвало. И все это вселенское горе со слезами выливается, и льется прямо мне в сердце. И я понимаю, что умру без нее, и она без меня умрет. Что мы как сиамские близнецы друг с другом связаны, что кожа у нас одна на двоих и внутренние органы, и даже душа у нас одна. Как тут уйдешь? Так что это болезнь, Рита, сиамская болезнь.