В сентябре я специально приехала из родного Томска в Новосибирск, в консерваторию, чтобы попытаться продлить отпуск еще на полгода, до следующего сентября. Как раз мой Шурик станет первокурсником, вот мы и приступим к учебе вдвоем.
Слава Богу, деканом факультета теории музыки на тот момент была знакомая преподавательница по анализу форм, вроде бы вполне адекватная.
Наталья Ивановна, может, пусть я выйду на второй курс в следующем сентябре? в виде просьбы я подсказала ей выход из положения.
С какой стати, ответила незлобивая Наталья Ивановна. Ваш декретный отпуск по уходу за ребенком всего полтора года, а не два.
Но если я выйду в апреле, то получается, я пропускаю семь месяцев!
Нет, это исключено. Вам нужно выйти прямо сейчас, заявила деканша.
Я не могу сейчас! я в отчаянии. Я же еще ребенка кормлю!
Это чистая правда: мой свитер под пальто аж намок от молока, после родов так надолго я еще не уезжала из дома, от ребенка.
А я здесь при чем? равнодушно парировала добрейшая Наталья Ивановна.
Что же мне делать?..
Ну, сходите к проректору, отфутболила она меня.
Я не понимаю, почему бы Вам не восстановиться через два года? недовольно пожал плечами Аркадий Михайлович. Зачем горячку пороть!
Ну наконец-то умный человек нашелся!
Ну конечно, это было бы лучше всего, обрадовалась я.
Вот и приезжайте через год. Давайте сюда бумагу, я подпишу, проректор протянул руку.
У меня нет с собой, она осталась в деканате, засуетилась я. Я щас принесу. Я мигом!
У меня нет с собой, она осталась в деканате, засуетилась я. Я щас принесу. Я мигом!
Хорошо, давайте, милостиво кивнул проректор.
Через семь минут, мчась обратно по консерваторскому коридору, к его кабинету, я вдруг далеко впереди себя заметила, как проректор, в шапке и дубленке, направляется к выходу.
«Эх, не успела, он уже на обед пошел», с сожалением подумала я.
Проболтавшись с час, я решила проверить, не вернулся ли Аркадий Михайлович.
Он в отпуске с сегодняшнего дня, ответила секретарша в предбаннике.
А когда вернется? не веря своим ушам, с тайной надеждой, что это недоразумение, спросила я.
Через полтора месяца, преспокойно заявила секретарша, бесповоротно уничтожив мою веру в человечество.
Я остолбенела. Да что же это такое!
Вот теперь придется возвращаться в Томск, не солоно хлебавши.
Вечером в концертном зале консерватории выступал Рихтер.
Билетов не было, но после третьего звонка в зал запустили всех студентов, в том числе и меня.
Старенький Маэстро играл только по нотам он сорвал себе память, выучив весь фортепианный мировой репертуар, но играл гениально.
Я не чуяла ног под собой, не обращая внимания на ноющую грудь и намокшую блузку. Пусть это будет утешительным призом для меня. Я больше не жалела, что приехала в Новосибирск. Ну, в конце концов, Шурик вместо меня потом съездит и оформит эти документы.
И все же, почему, почему он так со мной поступил?!
Курс полифонии читал у нас Аркадий Михалыч.
Занятия проходили в тот самом огромном кабинете. Я с удивлением отметила, как горят его глаза, когда он рассказывает о таких математически сухих вещах, казалось бы, как «индекс вертикалес» в фуге строгого стиля. И вообще, я обнаружила в нем увлеченного человека, вовсе даже не плохого.
Явственно чувствовалась в нем простая человеческая порядочность. Профессор был прочно и на всю жизнь женат, сроду не был замечен ни в каких скандальных интрижках со студентками. Его преподавание музыки граничило со служением, недаром он был органистом и знал латынь и христианскую религию.
Но почему, почему он тогда не подписал мне бумажку?..
Это голодное перестроечное время мы с Шуриком вспоминаем очень тепло.
Границы страны открылись, и в консерваторию стали наезжать иностранные музыканты, чего раньше не было. Первыми пожаловали итальянцы из уважаемой Болонской Академии музыки, с приветом от самого Падре Мартини.
И вот, живой итальянский музыколог в Малом зале читал лекцию по полифоническому стилю, а учительница с кафедры иностранных языков с трудом пыталась переводить на русский специальный музыковедческий текст.
Выходило забавно: в основе научной интриги фигурировала некая «сердитая фуга», и весь зал недоуменно пожимал плечами.
Строгая фуга, спокойно поправил с места Аркадий Михалыч. Фуга строго стиля.
Только позже я поняла, что это он «прорубил» это «окно в Европу» для Новосибирской консерватории.
Он же организовал «немецкое нашествие» из Мангеймской Высшей Школы музыки. Толпа студентов и профессоров прилетела к нам в Сибирь, чтобы устроить нам настоящий пир во время «перестроечной чумы» и интенсивное погружение в гармоничный мир солнечного Моцарта.
Наступил девяносто первый.
Для своей дипломной работы я выбрала Эбеновый концерт Стравинского, но проанализировать его решила не в свете марксистско-ленинской теории, как это было принято в СССР, а сквозь призму фрейдовской теории сновидения. Музыковеды только начали дерзить, и я была одной из первых ласточек.
В общем, затея была с непредсказуемым результатом, и мой научный руководитель, профессор Лужский, не в силах был скрыть своего волнения.
Аркадий Михалыч был официально назначен моим рецензентом. К моему величайшему изумлению он написал блестящий отзыв. А на защите свое выступление он начал такими словами: