Название подходящее, одобрил Шурик, последний романтик. Дай-ка туда позвоню.
Образование какое? спросили с того конца провода.
Высшее музыкальное, неуверенно ответил он.
Какую консу заканчивал? Нашу? обрадовался голос. А живешь где? Так это рядом с общагой! Давай к нам!
Ударник, кларнетистка и музыковед вот компания какая.
Через какое-то время у нас появился двухэтажный дом.
Значит, все было не зря.
Как я ночевала на кафедре марксизма
Имена изменены, образы собирательные
Первые месяцы учебы в консерватории сплошной шок.
Вокруг таланты и гении, а ты так, погулять вышел. Как пели в консерваторском капустнике:
«Либерманы, Броны, Корны, а я маленький такой»
Но сейчас не об этом, а о том, как я ночевала на кафедре марксизма.
Мы с Маринкой попали в редколлегию консерваторской стенгазеты, уж не помню как.
Задача первокурсниц проста: подай-принеси, подержи карандаш, но не только. Наша главная роль изображать восторженную публику. Мы были «хлопальщицами и хохотушками» у старшекурсников, причем безо всякого принуждения.
С самого первого часа, едва войдя в крохотную аудиторию, где заседала редколлегия, мы были сражены наповал качеством искрометных шуток и высочайшим уровнем интеллекта наших «дедов».
Редактором стенгазеты был пятикурсник с мальчишеским вихорком на макушке. Щуплый, по-мальчишески задиристый, этот Костик выглядел совсем не солидно. К тому же у него была такая забавная фамилия, что ему даже прозвище не требовалось.
Тем не менее от юноши за версту веяло Академгородком, уроками французского, энциклопедическими знаниями и степенью посвящения в недоступные нам тайные знания.
В редколлегии подвизалась также полненькая очкастая Алла, по виду синий чулок, но страшно умная.
Приходила и Ниночка-красавица-отличница-вокалистка-комсомолка. Комсомолка в первую очередь, недаром она подрабатывала лаборанткой на кафедре марксизма-ленинизма.
Эти Костик с Аллой постоянно что-то или кого-то вышучивали, виртуозно перехватывая остроты друг от друга на лету, как мячики. Мы с Маринкой чуть не рыдали от смеха, восхищения и бессильного страдания по поводу того, что никогда, никогда нам не жонглировать словами так, как они, легко, играючи. Красавица Ниночка в этом не участвовала, тихо улыбаясь в сторонке.
Удивительно, но про что была газета, я не запомнила. Кажется, мне даже поручили что-то там раскрасить, к чему-то написать заголовок. Вроде выполнила, но очень средне. У меня не было ни одного шанса проявить себя, настолько блестящей была та капустная тусовка, до которой я была милостиво допущена.
Удивительно, но про что была газета, я не запомнила. Кажется, мне даже поручили что-то там раскрасить, к чему-то написать заголовок. Вроде выполнила, но очень средне. У меня не было ни одного шанса проявить себя, настолько блестящей была та капустная тусовка, до которой я была милостиво допущена.
Через три месяца сменился редактор стенгазеты. Теперь нами командовал профессор Лужский, известный консерваторский мачо, который славился своими прогрессивными и демократичными взглядами на жизнь и на музыку. Тоже ничего плохого.
Правда, теперь веселье как выключили. Великолепный на публике, профессор вовсе не торопился расходовать себя по пустякам, на заседаниях редколлегии, в присутствии каких-то невылупившихся птенцов. Регулярно опаздывая на несколько часов, он вваливался в аудиторию истории музыки, именно там теперь выпускалась газета, мрачный, скучный, весь занятой.
Газету Лужский старался выпустить быстро, общался деловито и скупо, буднично раздавал рутинные задания.
В общем, мы были и разочарованы, и подавлены величием и недосягаемостью главного редактора, львиную долю времени проводя в тягостных ожиданиях.
Вот почему в ту предновогоднюю ночь мы не смогли вечером уйти домой, в общежитие.
Слоняясь по опустевшей консерватории, почти допоздна мы прождали Лужского, настраиваясь на предстоящий всенощный аврал. Наконец профессор объявился.
Однако тому пришлось работать на два фронта.
Пока мы выполняли очередное задание в пресс-центре, Лужский успевал, переместившись в концертный зал, с блеском покомандовать репетицией консерваторского капустника.
А в это время в спешном порядке мы печатали статьи, клеили фотографии, красили заголовки. И конечно, попутно отвечали на многочисленные телефонные звонки:
Алло, кафедра истории музыки. Нет, Лужского здесь нет, он на репетиции капустника.
То и дело мы забегали к Учителю за инструкциями, прямо в концертный зал.
Конечно, уж там мы позволяли себе чуть-чуть подглядеть. На репетиции крутились и Костик, и Алла, и Ниночка.
Боже, как там было круто! Молодые профессионалы, без пяти минут, так здорово играли и пели, такими задорными были номера, такими острыми шутки, какими они могли быть только до наступления эпохи гласности.
Например, этот номер:
У солдата выходной, пуговицы в ряд! зычно, по-солдафонски, распевали дирижеры-хоровики, выстроившись в два уровня, словно «краснознаменный хор». Ярче солнечного дня, пуговицы в ряд!
Часовые на мосту, пуговицы в ряд!
Проводи нас до ворот, все пуговицы в ряд, все пуговицы в ряд!
Идет солдат по городу, по незнакомой улице,