В текстах А. Скабичевского и Ю. Тынянова детство поэта изображено особенно конкретно, по сравнению с обобщённо-идеализированными картинами в советской литературе (например, книге А. Гессена «Жизнь поэта»). Писатели, фиксирующие свое внимание на этой мифологеме, подчеркивают преимущественно «бездомашность», отсутствие уюта и понимания в доме родителей Пушкина. Скабичевский пишет: « <> дом их, по словам одного очевидца того времени, всегда был наизнанку: в одной комнате богатая, старинная мебель, в другой пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня с баснословною неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана. Имения же их находились в таком плачевном состоянии, что когда для спасения Болдина послан был туда деятельный управляющий, он бежал из имения при виде страшного разорения крестьян, до которого они были доведены беспечностью и передовыми стремлениями помещика»154.
Родители Пушкина предстают в это эпизоде прототипами гоголевских помещиков из поэмы «Мертвые души»: Маниловыми, Ноздревыми и Плюшкиными начала ХIХ в. В этом сказывается факт, что Скабичевский был «хорошим популяризатором как социологической науки в ее народническом воплощении, так и литературного творчества»155. Предназначая свои работы для широкой публики, писатель не занимался самостоятельными изысканиями, пользовался материалами «из вторых рук» и заботился преимущественно о том, чтобы пересказать его в общедоступной форме. На примере вышеизложенного эпизода видно, что А. Скабичевский не учитывает историческую перспективу, и явления прошлого судит с современной ему точки зрения. Являясь в этом предшественником функционеров советского времени, Скабичевский наряду с Панаевым пародийно упоминается в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Как указано в «Булгаковской энциклопедии», «Оба они олицетворяли поверхностную, неглубокую критику демократического направления, не способную постичь сути явлений, но достаточно популярную среди советских литераторов в первые послереволюционные годы. Такая же формальная иерархия, как и в написанной Скабичевским Истории новейшей литературы (1891), присутствует в МАССОЛИТе»156.
Тем не менее, Скабичевский, по сравнению с советскими писателями, изображенными Булгаковым, вполне точен и конкретен: его идеологическая ангажированность в очерке «Пушкин» постепенно сходит на нет, и он стремится дать свое объективное видение биографии поэта. Ценность очерка в том, что его можно считать в некотором смысле демифологизирующим, по сравнению с мифологизацией в ХIХ в. (например, с повестью В. П. Авенариуса «Отроческие годы Пушкина», 1885), а также с обезличенными, идеологически выверенными биографиями советского времени.
Московское детство (Ю. Тынянов)
По-иному подходит к мифологеме детства Ю. Тынянов. Действие романа «Пушкин» начинается в маленькой комнате, где стоит колыбель с младенцем. Вся первая часть это изображение дома, семьи; маленький Пушкин оказывается на втором плане. Описание детской комнаты Пушкина-ребенка напоминает библейское описание рождения Иисуса в овчарне:
«Моргала и кланялась сальная свеча, с которой никто не снимал нагара. Окна были не завешены, и в них гляделась луна, стены голы. Белье лежало кучей в углу; на веревочке у печки сушились пеленки; распаренное корыто стояло посреди комнаты <>. Беспорядок был удивительный. Трясущийся пламень придавал детской походный, кочевой, цыганский вид»157.
«Моргала и кланялась сальная свеча, с которой никто не снимал нагара. Окна были не завешены, и в них гляделась луна, стены голы. Белье лежало кучей в углу; на веревочке у печки сушились пеленки; распаренное корыто стояло посреди комнаты <>. Беспорядок был удивительный. Трясущийся пламень придавал детской походный, кочевой, цыганский вид»157.
Описана та же неприкаянность, что и в беллетризованном очерке Скабичевского, но оценочный социологизм отсутствует: напротив, ритмизованная проза поэтизирует негармонический быт в доме Пушкиных, как бы проецируя его на будущие пушкинские описания «бедной юности моей» (II, 258). Отмечая незавершенность романа, исследователи указывают на то, что «он воспринимается как целостное произведение о детстве и юности поэта»158.
История начала века отражается в разговорах гостей, приглашенных на именины ребенка. Переезды из дома в дом, из Москвы в Петербург, из Петербурга в Москву использованы для создания атмосферы временного житья, неустроенности и неустойчивости быта. В этих главах подробно выписаны образы родителей, дяди Василия Львовича, бабушки Марьи Алексеевны, няни. Выходы из времени повествования связаны лишь с описанием событий прошлого Пушкиных и Ганнибалов.
Все мемуаристы, даже те, которые настаивают на варианте «счастливого детства», упоминают о нелюбви или равнодушии матери Надежды Осиповны к «неудачному» сыну, пристрастии к светским удовольствиям. Особенно утрирует миф вспыльчивость и даже жестокость «прекрасной креолки» к провинившимся детям. В романе Тынянова наблюдаем своеобразную коррекцию романтического образа «прекрасной креолки», который снижается благодаря различным субъектам высказывания: «Два с половиною года назад Сергей Львович женился. Жена его была существо необыкновенное. Петербургские гвардейцы звали ее прекрасная креолка и прекрасная африканка, а ее люди, которым она досаждала своими капризами, звали ее за глаза арапкою» (с. 6. Подчеркнуто мною Т.Ш.).