Эта женщина хорошо знала прозу жизни и её слова отнюдь не были голым пророчеством, хотя я действительно очень скоро познал положение дел, просто Галинин житейский опыт формировал в ней бытовую мудрость. А безысходности нет места там, где преобладает разум. В стихотворении «Вечности оскал» хорошо переданы все эти чувства:
Мне жизнь как нерешённая задача
и предстоит ещё найти ответ.
А вечность злобствует собачьим
оскалом лет.
Судьба моя несломленная крепость,
врагом не покорённый Брест.
Изображая на лице свирепость,
несу сей крест.
Пытаясь изваять ещё при жизни
себе монументальный бюст,
скрываю в беспардонном эгоизме
смятенье чувств.
Такое испытание на прочность!
судьбой очерчен след.
И столь преград таит в себе порочность,
и столько бед!
Года эпоха складывает в вечность,
в единый неделимый монолит.
Лишь бог уполномочен быстротечность
судьбы продлить.
Реальность роковая неизбежность:
в конце пути отчётливей финал.
А безысходности пугающую внешность
мир проклинал!
Так и провёл я всё время до воскресенья, ожидая возвращения отца Вениамина, в семье Галины. А в воскресенье с утра в компании своих новых друзей Галины и Юры с Аллой отправился на воскресное богослужение в русской церкви с трепетным намереньем встретиться со священником и узнать коим образом разрешится моя судьба. Во дворе при церкви собралось человек пятьдесят народу, присутствовало много детей. Против небрежно одевающихся латиносов здесь, наоборот, все были опрятны, хотя и публика присутствовала разношерстная: были и так называемые старые русские эмигранты первой волны, после Гражданской войны малыми детьми с родителями покинувшие взбаламутившуюся родину, и эмигранты второй волны полицаи и власовцы, бежавшие с немцами после поражения, нанесённого им Советскими войсками, а также, были новые русские, такие как я, в результате развала социалистической системы пустившиеся с дорожной сумой в поисках счастья по всему миру. Последние чувствовали себя полными изгоями, поскольку в отличие от эмигрантов предыдущих двух волн были неимущи и, к тому же, словно прокажённые, несли на себе чёрную метку коммунизма. Во всяком случае, такими их здесь считали. Старые эмигранты и их отпрыски с соотечественниками моего поколения почти не общались и относились к вновь прибывшим с пренебрежением и с нескрываемым презрением. Старые русские вели себя чинно, важно, по-хозяйски вальяжно. Новые же были гораздо проще и радостно приветствовали друг друга.
Так и провёл я всё время до воскресенья, ожидая возвращения отца Вениамина, в семье Галины. А в воскресенье с утра в компании своих новых друзей Галины и Юры с Аллой отправился на воскресное богослужение в русской церкви с трепетным намереньем встретиться со священником и узнать коим образом разрешится моя судьба. Во дворе при церкви собралось человек пятьдесят народу, присутствовало много детей. Против небрежно одевающихся латиносов здесь, наоборот, все были опрятны, хотя и публика присутствовала разношерстная: были и так называемые старые русские эмигранты первой волны, после Гражданской войны малыми детьми с родителями покинувшие взбаламутившуюся родину, и эмигранты второй волны полицаи и власовцы, бежавшие с немцами после поражения, нанесённого им Советскими войсками, а также, были новые русские, такие как я, в результате развала социалистической системы пустившиеся с дорожной сумой в поисках счастья по всему миру. Последние чувствовали себя полными изгоями, поскольку в отличие от эмигрантов предыдущих двух волн были неимущи и, к тому же, словно прокажённые, несли на себе чёрную метку коммунизма. Во всяком случае, такими их здесь считали. Старые эмигранты и их отпрыски с соотечественниками моего поколения почти не общались и относились к вновь прибывшим с пренебрежением и с нескрываемым презрением. Старые русские вели себя чинно, важно, по-хозяйски вальяжно. Новые же были гораздо проще и радостно приветствовали друг друга.
Церковь в Чили для русской колонии словно лобное место здесь все собирались и отсюда начинались все знакомства. Под лоно православного храма стекались верующие и неверующие представители некогда единой страны, а также, приверженцы иных вероисповеданий, ибо церковь для всех служила неким клубом, где можно было найти друзей, обменяться информацией, достать русские газеты и книги, наконец, здесь формировались мужские компании для того, чтобы весело провести выходной. Во всё это меня, по ходу, посвятили мои новые друзья. Незаметно Галина, как бы, представляла мне отдельных персон на этом своеобразном дефиле.
Вот этот прямой старикан, шептала тихонько мне она, самый богатый, владеет медной шахтой в Антафагасте. Он делает в церкви самые щедрые взносы. А тот, невысокого роста, в элегантном дорогом костюме подвижный старик Борис Гаузен. Его отец был белогвардейским генералом. Сам Борис воспитывался в Русском кадетском корпусе в Югославии, там кадетов поместили после разгрома Российской империи. Теперь генеральский отпрыск является учредителем так называемого «Кладбищенского общества», которое заправляет частным русским кладбищем под Сантьяго. Так что, не брезгует он зарабатывать на смерти соотечественников. Ещё этот делец вместе с супругой состоят в Церковном совете и пожертвования прихожан не минуют их проворных предприимчивых рук. А вот эта суетливая пожилая дама самая вредная из всех.