Что-то в мире разладилось, для Генри, по крайней мере, это было очевидно. Он почему-то упускал из виду не менее страшные события прошлых веков, не замечал того факта, что во все века на Земле происходило что-нибудь, казавшееся людям катастрофичным. Взять хотя бы те же эпидемии средневековья, выкосившие угрожающий процент населения, две мировых войны, ядерные бомбардировки японских городов, аварии на атомных станциях. Но, как говорится, довлеет дневи злоба его, и своя рубашка ближе к телу. Кстати говоря, ни в коем случае не подвергая сомнению их истинность и мудрость, Генри считал подобные присказки девизом плывущих по течению эгоистов типичных представителей современного столичного общества.
«Сюр какой-то! подумал Генри, да ещё грипп этот в Азии». Сегодня днём, после прочтения новости об эпидемии где-то глубоко, почти в подсознании, появилось и уже не покидало его предчувствие близости великих перемен, влекущих за собой кардинальное решение всех жизненных проблем к лучшему или к худшему, как знать? Генри и сам не мог бы облечь в словесную форму свои ощущения, не опасаясь потерять их, а, наоборот, боясь спугнуть их ненароком. Семена неясной пока надежды упали в жаждущую почву, оставалось дождаться всходов. Сейчас же опостылевшая уже тревога его привычная навязчивая спутница немного отступила, позволив хотя бы временно вздохнуть свободнее. Он уснул при включённом телевизоре, конечно же, не вымыв посуду после ужина.
Мужчина перетащил диван под навес, сплетённый кем-то видимо вручную из прутьев тростника, дающий некоторую условную защиту от дождя, но отнюдь не создающий никаких преград бодрящему бризу, задувающему с неспокойного Средиземного моря. Он налил себе в высокий хрустальный бокал вкуснейшей зеленоватой жидкости, открыв найденную в капитальном в винном погребе бутылку с надписью «Mojito», и теперь потягивал её через тонкую пластиковую соломинку, наслаждался мятной сладостью с лёгкой кислинкой, облокотившись на высокую спинку дивана, обитую белой льняной тканью. Батарея бутылок с не менее интересными названиями стоял у стены, охлаждалась до температуры окружающей среды, дожидаясь своей очереди.
Во всём огромном отеле теперь не было ни одного чужого человека ни живого, ни мёртвого. Зато, до того как зарядил этот не по-весеннему бесконечный дождь, можно было послушать щебет и трескотню сотен птиц, облюбовавших полуголые кроны деревьев вокруг отеля. Птицам теперь некого опасаться и они заметно осмелели в последнее время.
Сменивший на краткий миг направление ветер принёс терпкий горьковатый запах дыма. На пустыре за отелем догорали погребальные костры, и более романтичная натура могла бы вообразить, что их дым уносил с собой последние воспоминания о погибшем человечестве. А для него это была не более чем окончательная зачистка своей территории. Даже не зачистка, а всего-навсего уборка.
Запах дыма прогнал мечтательный настрой, и мужчина, так и не присев, направился в свои покои готовиться к завтрашней охоте. И он, и его отец, и его сын предвкушали намеченное на завтрашний день развлечение, в особенности последующий после охоты пир.
Сегодня Генри опять проснулся затемно, так рано, что, казалось, ещё черти по углам сидят, и лежал, тупо уставившись на жёлтые зайчики на потолке. Вдруг вспомнились знакомые с детства строки:
В сон мне жёлтые огни,
И хриплю во сне я
Повремени! Повремени!
Утро мудренее!..1
Если вчерашнее раннее пробуждение ещё можно было как-то оправдать необходимостью идти на работу, то сегодня причины изображать из себя жаворонка следовало бы ещё поискать. И опять предательски засосало под ложечкой. Память-злодейка не даёт покоя дурной головушке, извлекая на поверхность все нерешённые проблемы. Как научиться не перемалывать уже сто раз перемолотое и перетёртое? Если проблема не имеет решения, стоит ли ежедневно тратить на неё свои драгоценные жизненные силы? Умом-то всю эту нехитрую мудрость Генри понимал, но воплотить своё понимание в реальность не умел. Как бы пригодилось сейчас умение медитировать, погружаться в трансовое состояние, слушать свои мысли как бы со стороны, постепенно прогоняя их прочь. Казалось бы, всего-то: сесть поудобнее, закрыть глаза, представить, что погружаешься в тепло океана безмыслия и спокойствия, а затем увидеть, что этого океана нет, вокруг одна только пустота, и этого «вокруг» тоже не существует, и тебя самого нет, и пустоты нет, а есть только вечность, и эта вечность ты. Однако овладеть этим искусством было недосуг, Генри до сего момента успел собрать одни только отрывочные сведения, надергав их из разных книг и бесед с якобы знающими людьми. Да и все практические попытки заняться медитацией вызвали у него в лучшем случае лишь разочарованную улыбку. А в худшем Но не будем о грустном.
И хриплю во сне я
Повремени! Повремени!
Утро мудренее!..1
Если вчерашнее раннее пробуждение ещё можно было как-то оправдать необходимостью идти на работу, то сегодня причины изображать из себя жаворонка следовало бы ещё поискать. И опять предательски засосало под ложечкой. Память-злодейка не даёт покоя дурной головушке, извлекая на поверхность все нерешённые проблемы. Как научиться не перемалывать уже сто раз перемолотое и перетёртое? Если проблема не имеет решения, стоит ли ежедневно тратить на неё свои драгоценные жизненные силы? Умом-то всю эту нехитрую мудрость Генри понимал, но воплотить своё понимание в реальность не умел. Как бы пригодилось сейчас умение медитировать, погружаться в трансовое состояние, слушать свои мысли как бы со стороны, постепенно прогоняя их прочь. Казалось бы, всего-то: сесть поудобнее, закрыть глаза, представить, что погружаешься в тепло океана безмыслия и спокойствия, а затем увидеть, что этого океана нет, вокруг одна только пустота, и этого «вокруг» тоже не существует, и тебя самого нет, и пустоты нет, а есть только вечность, и эта вечность ты. Однако овладеть этим искусством было недосуг, Генри до сего момента успел собрать одни только отрывочные сведения, надергав их из разных книг и бесед с якобы знающими людьми. Да и все практические попытки заняться медитацией вызвали у него в лучшем случае лишь разочарованную улыбку. А в худшем Но не будем о грустном.