Наталья Владимировна Тимофеева - Эхо моей судьбы стр 2.

В аллеях лиственниц заснеженных,
Где все тропинки замело,
Я грежу о краях отверженных,
Где воздух ломок, как стекло.

Я грежу о нездешней вольнице,
Сиянье радуг ледяных,
О необъятной светлой горнице 
Просторах гулких и пустых.

Там, средь бескрайнего безмолвия,
Где лишь торосы, да пурга,
Ветра подобно белым молниям
Втыкают в синие стога

Свои трезубцы закалённые
И дышат нежностью земной,
И вновь летят, неутолённые,
На свой невиданный разбой.

А здесь всё тише, бесхребетнее,
Бескровней, вялостней, теплей,
И я сама всё безответнее,
А путь мой глуше и темней.

Где абсолют  наперсник холода,
Алмаза крепость  силы грань,
Не может сердце быть расколото,
Как пустотой его ни рань.

Моё дыхание у вечности 
Один воздушный пузырёк,
Что меж землёй и небом мечется
И так от Севера далёк

Без исповеди с причастием
Два года копчу окрестности.
Цветы поливаю с тщанием,
Не принятым в этой местности.

Здесь больше всё куры с козами,
Да огурцы над тыквами,
А я засадила розами,
Да пальмами двор утыкала.

Лоза моя вся усатая,
Ни дать и ни взять  красавица.
А юго-восток пассатами
Здесь очень своими славится.

Дожди мою крышу вымыли
Кислотами с радиацией,
Но в целом, неплохо приняли
Вальяжность мою с прострацией.

Живу-не тужу, чужбиною
Не мне тяготиться в старости,
Одной своей половиною
Оставшейся в давней давности.

Ну, что вы опять заладили
Про север и тьму могильную,
Когда я тоску отвадила
Под дробь грозы семимильную!

Не вспомню, когда я плакала,
Смотря на графин с наливкою
И тайными зрели знаками
В салате сыры с оливками.

Стеклянно иней сыплется с ветвей
Декабрьским утром, тает и дробится.
Упав на рёбра острые камней,
Он с них стекает чистою водицей.

Играет свет, мерцая вразнобой
Лучами льда брильянтовой огранки
А дым свивает кольца над трубой,
И так приятно думать спозаранку

О том, что в этой гулкой тишине,
Среди зимы неправдашней и мглистой
Ничто не может сердце ранить мне.
Душа, в тиши купаясь студенистой,

Слилась с её покоем наливным
В скалистых гор укромной полой чаше,
Что стала мне прибежищем родным,
Всех дальних далей радостней и краше.

И что теперь грустить о прежних днях,
Где не было просвета и надежды?
В ладони лёд истаял, а в горах
Открыло солнце плазменные вежды

Мои стихи, как рыбы в океане,
В моих глубинах ходят косяком.
А я лежу у печки на диване,
И голова с ногами  босиком.
Мои стихи словами серебрятся
И плавниками колются в ночи,
А я ловлю напев аллитераций
И слушаю, как он во мне звучит.
Сопряжена с рассветом и закатом,
Я просто грежу и во сне живу,
Забыв, кем я была в миру когда-то, 
Со всеми вместе спящей наяву.
Зачем мне память  злобное отродье,
Что ковыряет сердце день деньской?
Мои стихи придут на мелководье
Периферии духа на постой.
Они очистят грешный эпителий,
Его снимая с ветреной души,
В которой снова ангелы запели
И стали чувств остатки ворошить.
На острие пространства векового,
Где мне с тобой никак не разойтись,
Будь ярче света, праведное слово!
Хранитель мой, и ты со мной молись!
Когда б во мне осилилось былое,
И стал мой взор провидчески терпим,
Мне б вознести свой глас у аналоя
И встать почти безгрешной перед ним!
Но нет пути назад в своё рожденье,
Где был лишь малый первородный стыд
Опять, увы, пишу стихотворенье,
А сон мой грешный разум сторожит.
И плещут рыбы блёсткими хвостами
И раздувают жабры, как меха,
И я лечу проклятыми верстами
Неясных грёз на поиски греха.

Мои стихи, как рыбы в океане,
В моих глубинах ходят косяком.
А я лежу у печки на диване,
И голова с ногами  босиком.
Мои стихи словами серебрятся
И плавниками колются в ночи,
А я ловлю напев аллитераций
И слушаю, как он во мне звучит.
Сопряжена с рассветом и закатом,
Я просто грежу и во сне живу,
Забыв, кем я была в миру когда-то, 
Со всеми вместе спящей наяву.
Зачем мне память  злобное отродье,
Что ковыряет сердце день деньской?
Мои стихи придут на мелководье
Периферии духа на постой.
Они очистят грешный эпителий,
Его снимая с ветреной души,
В которой снова ангелы запели
И стали чувств остатки ворошить.
На острие пространства векового,
Где мне с тобой никак не разойтись,
Будь ярче света, праведное слово!
Хранитель мой, и ты со мной молись!
Когда б во мне осилилось былое,
И стал мой взор провидчески терпим,
Мне б вознести свой глас у аналоя
И встать почти безгрешной перед ним!
Но нет пути назад в своё рожденье,
Где был лишь малый первородный стыд
Опять, увы, пишу стихотворенье,
А сон мой грешный разум сторожит.
И плещут рыбы блёсткими хвостами
И раздувают жабры, как меха,
И я лечу проклятыми верстами
Неясных грёз на поиски греха.

Нет волшебных чар у февраля,
Он бесплоден, этот злой колодник.
Спят под спудом холода поля,
Только ветер  севера угодник
Мчит, сминая воздух, и кнутом
Хлещет ледяным повдоль дороги,
А над ней снега летят гуртом,
Засыпая чёрные облоги.
Кое-где лоснятся зеленя
На озябшем выстуженным взгорке,
Колокольцем бронзовым звеня,
Конь с телегой, да кобель на сворке
Потащились ветру супротив
За цыганом в псивом полушубке.
Он какой-то скачущий мотив
Напевал, цыганка, дуя губки,
На телеге ехала, чинясь,
Будто королевишна в карете,
На себя примерив ипостась
Самой гордой женщины на свете.
Вот они вписались в поворот
И из глаз исчезли, только звуки
У моих оставили ворот.
А февраль студил мне лоб и руки,
Да полы завёртывал пальто,
Осыпая белым снегом плечи,
И на целой улице никто
Не спешил ему и мне навстречу