Эй, Алекса! Глянь-ка, скачет кто-то перебил мои думки Горемысл, поднимаясь от костра и поправляя на поясе свой тяжелый меч.
Да это ж Ольжка! узнав, заулыбался он.
Ольг самый юный из дружинников. Его слегка волнистые, цвета спелой пшеницы волосы до плеч, большие голубые глаза и в то же время твердые скулы и подбородок сводят с ума многих служанок жены конунга, или, как еще по-новому говорят, короля. А за то, что он быстро выучил язык готфов, Унгерих потребовал, чтобы Ольг стал связующим звеном между ним и нами, покуда мы находимся вне крепости. Поэтому держал его постоянно при себе.
Ольг, приблизившись к костру, спрыгнул на скаку с коня, бросив узду отроку, отчеканил приветственный жест и улыбнулся.
Конунг приказал, не мешкая, двинуться к Черному броду. Охота назревает, сказал он, словно речь шла о нашей очередной награде.
Мы ж только из похода, вскипел Горемысл. Сколько дикарей к праотцам отправили!
Я положил ему ладонь на грудь:
Погоди. Мы обязаны. Мы здесь для ратных дел. И нам за это неплохо платят
Мы прибыли сюда воевать, охранять, а не загонять оленей, вепрей, зубров да медведей! не унимался Горемысл. Дать бы пинка Перуну за то, что позволил сделать из нас загонщиков
Ты что, меда опился?! теперь вскипел я. Про кого говоришь?!
Да ладно Будто не помнишь, как старый волхв бил палкой Даждь-бога за неурожай, когда мы были еще детьми
Ольг присел у костра, проглотил большой кусок оленины и запил большим глотком меда. Он, казалось, как и все остальные дружинники, не обращал внимания на разговор старших. Горемысл отвернулся, но не переставал громко ворчать:
Нанял бы себе в загонщики христиан. Они все покорные, совестливые косточки, а не то, что мяса не украдут А я без задней ноги медведя или оленя не уйду
Все наши дружно засмеялись. А Горемысл продолжал:
А уж если нас, воинов, в загонщики, так пусть христиан в охрану и дружину нанимает
А вот королева-вдова на прошлой охоте у своего костра рассказывала, вдруг поднял от братины голову Ольг, что христиане всегда самые лучшие воины, как, впрочем, и во всяком деле. И поведала историю какого-то Георгия, который был у ромеев воеводой и ни одного сражения не проиграл, потому что ему помогал Бог христиан и Его Мать
А за какой нуждой это ты у женского костра крутился, что и целую былину подслушал? спросил кто-то из дружинников, и все снова захохотали.
Меня в охрану поставили, покраснев, ответил Ольг.
Уж не юная ли служанка Уирко поставила тебя поближе к себе? продолжали смеяться дружинники.
Ну и стал ли этот христианин-воевода римским конунгом, если выигрывал все сражения? вдруг спросил Горемысл. Ведь у них властителями становятся самые сильные воеводы после того, как убьют своего предшественника
Нет. Его жестоко пытали, требовали, чтобы отрекся от своего Бога, а когда он отказался казнили. По-моему, голову отрубили
Ох, как наш маленький Ольжка запечалился за вождя наших врагов, которого свои же и убили! А может быть, ты уже и сам готов предать наших богов и принять вражьих? произнес Горемысл, надвигаясь на Ольга. Тот вскочил. Было смешно смотреть, как юный дружинник вчерашний отрок стоит, натянувшись, словно тетива лука, перед возвышающимся над ним на полторы головы Горемыслом Волхв Веденя, прислушивавшийся до этого к разговору, вдруг подошел и тоже надвинулся на Ольга:
Что это ты, молокосос, за беседы здесь разводишь, про врагов нашей веры праотцовой?! Что это ты ратников смущаешь?
Можно подумать, ты не смущаешь! вскипел Ольг. Мало того, что получаешь, как все ратники, так еще и на готфское капище побираться ходишь, с готфскими волхвами обряды чинишь да от жертвенных приношений себе в кубышку откладываешь! Пузо бы наеденное подтянул!..
По коням! громко крикнул я. Горемысл! Ты идешь в двадцати шагах в хвосте. Мало ли что Зверь, какой Или еще кто
Горемысл, по-прежнему тихо ворча, тяжело вскинулся на своего столь же огромного коня. Дружина тронулась в путь. Я приотстал, дождался Горемысла и, задавая тон, тихо сказал:
Ну что ты, брат, накинулся на него? Он хоть и стал дружинником, но отрок-отроком
Гляди, как бы не опутали его местные пробурчал старый друг детства, вздохнул и еще тише добавил, мельчают россы
Я резко сжал колени, и конь рванулся вперед, вынося меня в голову дружины.
Сашка! Ты чего? Перепил что ли?
Не спи, замерзнешь! услышал я. Покрутил головой. Вот, приснится же! Или я не спал?!
Рядом по-прежнему на широком кресле сидел Вадик Шляховский со своей любимой Соней на коленях и со стаканом дешевого злого портвейна в руках. Напротив, на диване развалился Эдик. А на валике возвышалась Галя Серегина. Все смотрели на меня и смеялись.
Не выспался я сегодня, пробовал оправдываться я.
Говорили тебе, бросай свою работу инженегра, иди к нам в дворники. Ты же поэт! как всегда, резким трагичным голосом продекламировала Галя.
Действительно, на дворе последняя четверть двадцатого века, свобода духа, слова, а ты в патриота играешь, возвел свои, с вековой грустью, глаза Эдик.
Надо подумать, ответил я, все еще не отойдя от своего то ли сна, то ли забытья.