Евгений Жироухов
Гандикап павлиний хвост
Биндюжка
Порт. У моря здесь ничего не осталось от его вольного сумасбродства и романтической красоты. Море здесь было рабочей площадкой. Заплеванное мазутом, замусоренное окурками, пластиковыми бутылками и другой непотопляемой чепухой, оно не отражало в своей глубине ни плывущих по небу облаков, ни задумчиво склонившихся над ним портальных кранов. Волны лениво бились в бетонные стенки, дожидаясь шторма, когда они в кипящей пене выбросят на берег все эти противоестественные для них вещества.
Только что закончились авральные дни. Досрочно разгруженный караван отшвартовался в обратный рейс. Поначалу показалось, что порт отдыхающе затих нет, он просто сбросил авральные обороты и заработал в обычном режиме. Сделавшие свою работу докеры первого круга, непосредственно выгружавшие транспорта, ушли на большой перекур. Их коллеги, грузчики второго круга, загружавшие портовые склады и отпускающие грузы по потребителям, приняли эстафетную палочку весом короче говоря, все то, что привезли три немаленьких сухогруза.
В комнате отдыха грузчиков, или в так называемой биндюжке, где никогда не выветривается стойкий кислый запах табака, пота, соленой рыбы и водочного перегара, где из всей обстановки длиннющий стол и несколько лавок, сколоченных из досок такой толщины и гвоздей такого размера, что казалось, это дело рук какого-то не очень умелого в столярничестве великана, на красном пожарном щите с гнутым багром вывесили приказ управляющего портовой товарной базой.
Аж, на четырех страницах. Первые три: тра-та-та в сложных условиях рыночных отношений напряжение творческих усилий коллектива поднять опустить добиться тра-та-та президент и страна На последней четвертой странице звучало поконкретнее: разделение фонда оплаты труда под взятые на себя обязательства трудовых коллективов, введение лицевых счетов, демократические принципы выбора бригадиров и в последних строчках опять тра-та-та.
Будто приказ диктовал не лично управляющий базой, а сама себе пишущая машинка его секретарши Анки-пулеметчицы. Однако как говорят местные аборигены приказ произвел впечатление.
В биндюжке отдыхали четверо грузчиков. Один из них, дед Ковальский, самый старый член грузчицкой бригады, которого держали, может быть, за то, что от него не столько пользы, сколько смеха, подошел к листкам приказа, шевеля губами, прочел с полстранички. И что там накарячили убей не разберу. Он демонстративно плюнул, рассчитывая, что над этим засмеются, и сел на лавку, хлопая полами бушлата, чтобы высохло подмышками. Дурак старый, лениво произнес длинный и мосластый, как бамбуковая удочка, Иванов. О выборах бригадира читал? То-то я давно мыслю, что пора нашего пузанчика в отставку. Действительно, несмелым голосом сказал Валерка Чичахов, скромный парень, наливающийся застенчивым румянцем по любому пустяшному поводу. Одна его родня у него в почете.
Иванов повернул к нему голову в шнурованном подшлемнике сварщика, посмотрел дольше, чем он обычно смотрел на человека. Ха, Валер, а ты правильно мыслишь.
Чичахов махнул рукой. Да что я один, что ли. Многие так говорят. Многие это хорошо, это в самую масть, жестко улыбнулся Иванов. Забурел, забурел бугор. Пять лет уже бригадирствует, жирком, как тюлень, заплыл
Пискнула схваченная морозом входная дверь. Протопали по коридору тяжелые шаги, и в биндюжку вошел, вернее, протиснулся боком через дверной проем легкий на помине бригадир грузчиков Самошкин. На его неподвижном, щекастом лице бегали живые черные глазки. Курите?.. Ну, скоренько курите, а то там еще две машины ждут. Экспедиторы бегают, ругаются. Самошкин поморщился, потрогал себя сложенной в горстку ладонью за печень. Через пять секунд переспросил: Ну, перекурили? Давай, мужики, скоренько за работу. Где, перекурили! возмущенно повысил голос Иванов и показал на остаток сигареты в руках деда Ковальского. Дай людям-то дух перевести. Скоренько Ты не бухти! в свою очередь прикрикнул Самошкин. Час поработал и, гляди, устал. Нас сейчас двадцать харь в бригаде. А раньше пятнадцать было, а объем чуть ли не вдвое больше. Норма в смену двадцать тонн на харю. И ничего, пахали, не скулили Дайте кто-нибудь папироску, уже миролюбиво попросил бригадир.
Грузчики ушли. Самошкин расстегнул полушубок, сел на скамью и потер под полушубком левую половину груди. Неодобрительно посмотрел на дымящуюся папиросу и привстал, собираясь бросить ее в ведро-пепельницу. Задел выпирающим из-под ремня животом о край стола, посмотрел на свое брюшко и снова сунул папиросу в зубы.
В биндюжку шумно ввалилась четверка, работавшая на погрузке муки. Стягивали с голов башлыки, отряхивали поднимающуюся клубом мучную пыль, промывали под краном запорошенные глаза. Что, бугорок наш, грустишь? подошел к бригадиру его брат Юрка Самошкин, кругленький и подвижный, как теннисный мячик, похлопал брата по животу. О, бурдючок-то все растет, растет. Отойди, измажешь, отстранился бригадир. Все погрузили? А то, как же, бодренько ответил Толик Турусин, сосед бригадира по лестничной площадке и его первый заместитель, невысокого росточка, по-лисьи рыжеватый и с умильно-хитреньким лицом, постоянно с клоунскими ужимками и крученый, точно юла. Восемнадцать тонн за два часа. Рекорд? Во-о, молодцы, кивнул Самошкин-старший. А то тут сейчас эта оглобля развыступаласьИванов. А чего он? как будто без понятия, спросил хитровущий Турусин, со зверской мимикой выковыривая мизинцем из уха набившуюся мучную пыль. Да все то же ищет как бы сачкануть. А на каком он складе? На стеклянном. Банки с консервами, соками всякими там отпускают. Я время засек, когда они на перекур пошли. Дай, думаю, проверю, сколько они без погонялы протерпят Двадцать минут прошло а они все сидят, курят, бригадир возмущенно хлопнул себя по коленкам. Котёл-то бригадный общий, что ж не сачкануть, кивнул Турусин. Ты бы их на муку послал вместо нас.