Вовчик сидел на кровати, шмыгая носом, и размазывая сопли по мокрому лицу:
Бля буду Найду, поеду!.. Обязательно найду Всё брошу, и поеду!.. И одного, бля И второго найду С-суки
А на полу перед Вовчиком его чемодан с поломанными замками
Эх Если знать бы Если бы
А на дембель я всё равно опоздал.
бражка из огнетушителя* притча во языцах армейской древности. В казармах висели огнетушители. Здоровенная бандура литров на 12, наверное. Выкручиваешь верхнюю крышку, наливаешь туда варенья, сахара, водички, жменю дрожжей Висит огнетушитель себе спокойно у всех на виду, возле окошка над батареей Ночью аккуратно сольёшь скока надо, водички добавишь Очень удобно и практично.
крысанул* обворовал своих, пользуясь доверием.
****
НА СТАНЦИИ ШАЛКАР
Лет двадцать уже прошло. Или больше?..
Приехали как-то за мной неожиданно. На ночь глядя.
Трое. Пригласили в гости. А время позднее. Посидели «на дорожку», поужинали напоследок. Водку пили, казахского бесбармака целый казан съели. Нормальные пацаны. Анекдоты даже травили. Потом я поцеловал любимую, и поехал. Прикрывая спортивной курткой наручники, с трудом залез в вагон, и занял своё место у окна в плацкарте
Ехать полторы суток.
Ближе к утру мы так накушались водки, что меня уже через раз забывали пристёгивать к столику, и в туалет я ходил практически один
На кой хрен я тогда это сделал, до сих пор не пойму? Какой смысл был мне прыгать с поезда мордой в снег «в дупель» пьяному, в наручниках, в пяти километрах от станции, без копейки денег, в спортивном костюме, среди ночи?
Дед на разъезде, увидев красное пятно на моём пузе (налетел на штырь в сугробе), не обращая внимания на наручники, легко закинул меня на коня к внуку, и через двадцать минут моей первой в жизни и поэтому изнурительной скачки на лошади, совсем окоченевшего, меня грубо снимал какой-то мужик возле двухэтажного здания районной больницы посреди заснеженной степи.
К своему удивлению никаких сознаний я не терял, всё слышал и понимал, и холод чувствовал даже желудком. Был бы трезвый сдох бы, ей-Богу
Даже на операционном столе я трясся от холода, лязгая зубами и ругаясь.
Как они браслеты сняли, интересно?.. Холод заглушал всё, даже ужасную боль в распоротом при падении животе. Боль спазмами выворачивала наизнанку и я, категорически презирающий употребление мата всуе, теперь злобно и всё громче матерился на чём свет стоит, пару раз даже искренне желая побыстрее уже помереть. Меня резали, шили, чё-то чистили, кололи под ключицу, втыкали в меня катетеры, а я дрожал, как отбойный молоток.
Перед этим насмешила молоденькая медсестра, когда после солидной дозы морфина для анестезии я спокойно ответил на её вопрос. Для несведущих поясню: анестезиолог, проверяя, действует ли наркоз смотрит в зрачок, спрашивает о чём-нибудь. Вокруг меня склонились две казашечки-красавицы. Щебечут тихонько, готовят меня, ждут хирурга. Одна молчунья пухленькая. Другая хохотушка смешливая. Личико надо мной склонила, глазищи огромные, чернющие, спрашивает с акцентом тихонько, чтобы подружку повеселить: «Ти меня хочете?». Думает, что я уже вырубился. А я слабо улыбаюсь, отвечаю: «Тебя одной мне будет мало.» Охренела, побледнела и больше не улыбалась. Хирург хмуро разрешил ввести третью дозу, и мрачно проверял вены: Наркоман? Нет, вроди не наркоман Наркоз не берёт, и всё
Заштопав, меня отвезли, наконец, в палату. Накрыли, наконец, одеялом. Полчаса я трясся, пока отогрелся. Уснул, не знаю на сколько.
Кроме меня в палате была очень полная женщина (!) лет пятидесяти и пацан лет семи. У женщины было «что-то по-женски», и её уже четвёртый раз «открывали».
Потом я узнал, что это значит; её разрезали, почистили, зашили, стало хуже, опять разрезали, почистили, стало хуже и так четыре раза. Женщина тихо стонала и смотрела не мигая в потолок. У пацана (Алибек) было тоже плохо. Пьяный мотоциклист на полной скорости ударил его ручкой газа в висок. Пацану удалили кость черепа размером с сигаретную пачку, из комы он не выходил, и возле него днём и ночью сидела его мать, худющая казашка лет тридцати с потухшим взглядом. Ждали, когда он помрёт.
Только потом я понял, что эта палата (самая дальняя по коридору) была для тех, кто «уходит».
Через четыре дня я перепугал медсестру, вошедшую утром.
До этого я больше часа боролся с тошнотворным головокружением и притяжением планеты Земля, чтобы с колоссальным трудом встать, и теперь, держась за дужку кровати, я стою, и с наслаждением смотрю в окно, в заснеженную степь.
Темной полоской поезд вдали распарывает степь.
Поезд стоит или движется?..
Башка кружится, сосредоточиться не могу. Медсестра Майра вытаращила глаза и, раскрыв прелестный ротик, подбежала ко мне:
Нельзя! Нельзя! Вы что нарушаешь? Вы что?!.. Ложиться надо!.. Ложиться!, смешно хлопая меня мягкими лапками, словно корову по спине, она заставила лечь обратно, Всё расскажу! Всё-всё врач расскажу сейчас!.. Вы что?..
Господи, до чего же хорошенькие медсёстры в этой глухомани Маленькие, шустрые Как японки.
Через неделю полная женщина перестала мычать в беспамятстве и, удивив всех, попросила кушать.