Я испытал при жизни ад!..
Чечня, братан, огонь и смрад
явила в наш Эдемский сад.
А кто в том виноват?
Раскрашен празднично фасад
А залп из установки «Град»,
исполнив дьявольский обряд,
накрыл отчаянных ребят.
Погоны жмут, а автомат
надежду теплит у солдат
и вперемешку с кровью мат
летит страшней стократ.
Оставлен «духами» квадрат
и окровавленный кастрат
сдан федералам на возврат
калек пополнить штат.
Вовек «груз-200» будет свят
Я паковал своих ребят
останки роты так смердят,
распространяя трупный яд.
В зарубках снайперский приклад.
Достал меня вайнахский гад.
К чему теперь мне звон наград?
ведь в морг не на парад.
Сыны российские лежат
в гробах,
познав кромешный ад,
по ним лишь матери скорбят,
надвинув чёрный плат.
А ворон сыт и трупам рад,
не знает горечи утрат
А люди страшное творят
и мир сплошь пламенем объят
НА МАРШЕ
Когда я уходил в армию, дед дал листок с молитвою и сказал, чтоб этот листок был всегда при мне. Своеобразный талисман и хранил меня.
Службу довелось проходить механиком-водителем самоходной 152-миллиметровой гаубицы в 255-м гвардейском мотострелковом полку в г. Волгограде. Всё шло довольно гладко близился дембель, я уже собирал свой дембельский фотоальбом. Но
Ранним декабрьским утром 1994 года полк подняли по тревоге и походным порядком перебросили в Калмыкию. До последнего момента рядовой состав не знал, чем вызван был зимний марш-бросок на такое большое расстояние. Как оказалось, сложным путем мы подбирались к Чечне. Ночью прибыли в посёлок Толстоюрт и тут же были обстреляны. Страха под первым в своей жизни обстрелом я не испытывал всё напоминало боевик. А на рассвете наш экипаж понёс первые потери был убит наводчик Лёха Алексеенко из Ейска. Он неосторожно высунулся из башни, и снайперская пуля угодила в голову. Вот тогда-то я понял, что это вовсе не кино, а «взаправдашняя» война. Лицо Лёхи долго ещё стояло перед моими глазами и трудно было привыкнуть, что его нет с нами
ШТУРМ
Наш штурмовой отряд наступал по центру Грозного в сторону президентского дворца, где находился Дудаев. Километрах в шести от нас двигались в сторону вокзала ребята из майкопской бригады. Пять суток мы провели в непрерывных боях. Было трудно: питание не подвозили, боеприпасы на исходе, не спали по нескольку суток. Обстреливали нас со всех сторон неразбериха полная. Случалось, что наступающие обстреливали своих же. Наконец вдали мы увидели дудаевский дворец и стали вести огонь по нему. Потом офицеры разглядели в «оптику», что дудаевцы выставили наших пленных в оконных проёмах. Отряд постепенно прекратил обстрел, но другие наступающие подразделения продолжали стрелять по дворцу
НА РУБЕЖЕ
Наша группа продвигалась по улице Лермонтова. Впереди расчищал дорогу танк, за ним шли БТРы с пехотой, затем моя самоходка 086 и зенитная установка «тунгуска».
Первой погибла «тунгуска» мина угодила прямо в кабину. Раньше я не думал, что стальная техника так легко горит словно коробка спичек. Ребята успели вытащить из огня лишь тело лейтенанта, которому осколком пробило голову.
Первой погибла «тунгуска» мина угодила прямо в кабину. Раньше я не думал, что стальная техника так легко горит словно коробка спичек. Ребята успели вытащить из огня лишь тело лейтенанта, которому осколком пробило голову.
От командира дивизиона я получил приказ выдвинуться из-за укрытия и выпустить пять снарядов по зданию, из которого противник усиленно обстреливал наступающих.
86-й честно исполнил последний приказ: выдвинувшись на открытую площадку, в тримплекс я отчетливо видел, как в зияющих оконных проёмах заметались тёмные фигурки После первого же выстрела поднялась пыль внутри здания и затмила обзор. Следующие снаряды устремились в облако пыли. Выполнив боевую задачу, наша «самоходка» стала отползать в укрытие, но бронебойный снаряд настиг её, прошив борт и повредив двигатель. Меня, контуженного, ребята оттащили в укрытие, где я пришел в сознание.
Наступающие несли большие потери, поэтому мне не пришлось долго отлеживаться в лазарете. Погиб механик-водитель с 85-й, и я заменил его.
НЕНАВИСТЬ
Орудийная канонада не смолкала ни днем, ни ночью. Хлопки разрывов, пронзительный свист пуль, визг пролетающих мин, скрежет кромсаемого железа, злобный рёв бронетехники, треск дерева, пожираемого ненасытным пламенем, всё это слилось в страшный кошмар. Кругом разбросаны изувеченные окровавленные трупы, объехать которые не было возможности, и техника, давя их многотонной мощью, наматывала мёртвые останки на гусеницы, месила кровавый снег с грязью. Лёгкие надрывались, вдыхая чад пороховых дымов вперемешку со смрадом разлагающихся трупов. Обычным нормальным языком здесь, в этом аду, говорить невозможно. Приходилось постоянно напрягать связки, чтобы перекричать весь этот грохот, а для пущей убедительности густо разбавлять свою речь крутыми словечками.
В тесноте городских улиц неповоротливая бронетехника, лишённая возможности маневрировать, становилась весьма уязвимой. Отовсюду к машинам устремлялись разящие жала бронебойных снарядов. Но труднее всего приходилось пехотинцам, не укрытым за толстой бронёй. Их поражали мельчайшие осколки и пули.