Очнулся Чаушев на диване в своем кабинете. Увидел рыжие кудри Кости Еремейцева, эскулапа.
Что же произошло? Неужели обморок? «Да, самый натуральный», подтвердил Костя. Стало страшно стыдно. За двадцать пять лет своего существования Чаушев ни разу не падал в обморок. Только читал об этом. И вдруг он сам, словно какая-нибудь барышня, затянутая в модный корсаж, в шляпе, изображающей цветочную клумбу
У Чаушева сложилось представление, что в обморок падали только до революции, и к тому же исключительно в кругах буржуазии и помещиков.
Добряк Костя сует прямо в рот кусок сахара. Чаушев отворачивается.
Ешь! приказывает Костя. Не трепыхаться! Сахар, понимаешь, нужен для миокарда.
Для чего?
Сердечная мышца, переводит Костя. А вообще не твое дело!
По мнению Кости, врачебные познания непосвященным излишни и даже вредны. Врач должен быть для больного всезнающим и загадочным божеством.
Не надо, Костя, стонет Чаушев, увертываясь от драгоценного пайкового кусочка. Я не заслужил, понял? Я арестованный.
Иди ты!
Чаушев объяснил.
Ладно, тряхнул кудрями Костя. Медицина выручит тебя на этот раз.
Э, не все ли равно! Лейтенант не ощущал ничего, кроме горестного безразличия. Что гауптвахта? Мелочь! В конце концов, сидеть трое суток, может быть, полезнее, чем носиться без толку по льду Финского залива, тыкаться в сугробы, обшаривать торосы. По крайней мере, можно будет подумать
Но Костя не ошибся, медицина выручила, избавила от ареста.
Сахар пришлось съесть, тем более что свой уже кончился. И то ли от сахара, то ли от Костиных слов, убеждающих почти гипнотически, сердечная мышца приободрилась. Хотя Костя велел до утра с дивана не вставать и не работать, Чаушев отпер сейф и извлек знакомую, изрядно распухшую папку.
Рапорт командира зенитчиков о происшествии, описи предметов, найденных на убитом немце, у задержанного и подобранных в снегу, протоколы допросов
Сперва обер-лейтенант Беттендорф так зовут задержанного утверждал, что он направлялся в Ленинград в одиночку, затем что вместе с унтер-офицером Нозебушем.
Сомневаться в этом Чаушев оснований не имел, пока не разглядел как следует, с помощью специалистов, взятое у шпионов снаряжение. Обер-лейтенант нес в своем заплечном мешке батарейки для рации. Нозебуш, нагруженный потяжелее, тащил рацию, но без одной необходимой детали ключа. Отыскать ключ ни среди вещей, ни в снегу не удалось.
В мешке Нозебуша был кусок сала, но хлеб отсутствовал. Был пистолет, но без патронов.
Чаушев про себя проклинал пулю, которая уложила Нозебуша наповал. Он объяснил бы А теперь волей-неволей выпытывай у вещей, старайся понять их немой язык. Чаушева учили не поддаваться скороспелым домыслам, и он к тому же очень боялся провалить свое первое серьезное задание. Однако полковник Аверьянов без больших колебаний согласился с ним. Да, очевидно, лазутчиков было трое.
Можешь заявить обер-лейтенанту, сказал Аверьянов, со всей твердостью.
Беттендорф мучил Чаушева три дня отрицал, отмалчивался, переводил речь на другое. Аверьянов нервничал, требовал после каждого допроса подробнейшего отчета.
Хорошо, сдался наконец Беттендорф. Но я много не могу сказать. Совершенно правильно, с нами был еще один сотрудник. Это все.
Что с ним случилось?
Видите ли, он отъединился от нас Разъединился с нами Как правильнее сказать?
Чаушеву было бы легче с ним, если бы он не обращался так дотошно за консультацией по русскому языку, не козырял своей учебой в трех университетах и вообще был бы попроще. Беттендорф и это особенно поражает Чаушева говорит еще на трех языках, кроме русского. По-английски, по-французски, по-итальянски Вот такой-то человек почему с Гитлером? Вопрос мучил лейтенанта он очень уважал образованность.
Кто же третий лазутчик?
Извините, я не могу сообщить У каждого есть свой долг. У меня тоже имеется.
Сейчас, просматривая протоколы допросов в папке, Чаушев видит, как обер-лейтенант разводит руками, склонив голову набок. Он оброс, так как бритву заключенному не дают, но выглядит ничуть не старше все тот же холеный сорокапятилетний мужчина спортивного сложения.
О себе я вам рассказываю абсолютно все, слышит Чаушев, поскольку мне незачем уже делать секрет Или делать тайну?
Немец разговорчив, и Чаушев поощряет это авось как-нибудь проболтается. Нет, о третьем ни звука!
Данные о биографии Беттендорфа накопились в папке обширные. Родился в Риге, по специальности искусствовед. Ни в каких военных школах не был, офицерское звание присвоил росчерком пера сам рейхсминистр Геринг. По его заданию Беттендорф ездил в командировки во Францию, Бельгию, Голландию и другие оккупированные страны. И теперь вот в Ленинград
Вы называете и это командировкой? спросил Чаушев. Несколько странно!
Совершенно верно, термин не неудачный, вежливо соглашается Беттендорф. Мы заблюдились То есть заблуждались Впрочем, и то и второе.
Он тихо посмеивается. Чаушева это выводит из себя. Командировка! Понятно, ведь фрицы уже считают город своим. «Он, как спелый плод, сам упадет нам в руки» так, кажется, заявил фюрер. О Ленинграде!
Обычно, прочитав протокол, обер-лейтенант с готовностью его подписывал. Но слова «шпионская вылазка» ему не понравились. Он запротестовал. Оружие, дескать, было только у студента Нозебуша, убитого, да у третьего коллеги. И то так, на всякий случай Служебное поручение, если угодно, но не шпионаж, не диверсия.