Известняк под ним наконец не выдержал, отделился, шнурованный лесовичёк дернулся, просел и устремился вслед за россыпью щебня вниз, но Гонгора, снова пропустив один такт удара сердца и облившись адреналином, уже держался за сидевший в стене нарост. Легко подтянулся, качнул в пустоте ногой и лихо перебрался на руках к исходным рубежам. Были дополнительно проиграны очень важные полтора метра. Вариант со ступеньками натуральным образом оставил его с носом, здесь больше нечего было делать, и он стал глядеть вниз. Эта сторона спуска оказалась сложнее, чем он предполагал.
Ниже, на нешироком, свободной от камней и растительности парапете на все согласным, потерявшим уже последние остатки всякого живого интереса к высоте и сложившимся неблагоприятным обстоятельствам, несколько флегматичным аксакалом восседал Лис. В него, если тщательно прицелиться, можно было отсюда попасть камешком. Мягкий ветерок овевал ему чело, ерошил густую шерсть на ушах и загривке и не содержал, по-видимому, в себе никаких новых запахов. Он с ленцой осматривал развернувшуюся перед его взором крупномасштабную панораму обрывистых мрачных кряжей, интересуясь по большей части чем-то непосредственно под собой и под отвесом парапета, и только изредка, когда совсем уж начинали донимать сыпавшиеся сверху песок с мелким камнем, выворачивал шею, приоткрывая пасть и показывая красный язык, бросая на Гонгору рассеянно-одобрительные взгляды. Лис никуда не торопился. Бестолочь, подумал Гонгора. Вот оставить тебя тут без жратвы и воды
Он прикинул расстояние сверху и в обход неприступного участка. Получалось что-то неимоверно длинное и запутанное. Перед глазами прошло затуманенное вечерней дымкой видение уютной полусферы палатки, мирно потрескивающего костерка и посапывающего возле него Улисса. Гонгора видение это суеверно прогнал и, не суетясь, двинулся в обход. Пальцев он теперь почти не чувствовал. Так, сказал он себе. Здесь стоп и надо подумать.
Этот день нельзя было назвать удачным. В неудачный день следовало с особой предосторожностью переходить проезжую часть или даже вовсе сидеть дома и пить чай. Это ведь подумать только: четырнадцать увесистых, трудолюбиво обработанных стрел. То одного нет, то другого, то утки есть инструмент оставил. То все вроде взял уже и попал даже вроде невозможно найти. Стрел было жалко. Ведь что надлежало выполнить в первую очередь? Взять книжку (она была бы старой, умной и хорошо написанной). Разжечь огонь, поставить чай (чай следует пить смакуя, с вареньем из виктории, можно из абрикосов, но лучше из виктории) и молоко, без свежего молока не обойтись, как хотите, без молока я пить не могу и не пил никогда, оно нейтрализует там что-то, расположить охапку сухих толстых дров в пределах непосредственной досягаемости, чтоб каждый раз не бегать, подтащить мягкое кресло поближе к камину и задремать под звуки старинных флейт. Я очень люблю камин. Никто не может любить камин так, как это делаю я. Камин со знанием дела сложен из желтого кирпича, своими руками сложен, хотя говорят, из желтого нельзя. Как же нельзя, если он за короткое время из дачи может сделать баню. То, что ногой сюда лезть противопоказано, он чувствовал своей прославленной интуицией. Конечно, это вовсе не означало, что стоило лезть рядом и тогда весь вес тела на руки. Он подумал, что трещинка сегодня попалась на редкость нехорошая. Трещинка не скрывала, что ненадежна. Теперь движения должны быть экономичными и единственно возможными. Никогда не сдавайся, произнес он про себя, передразнивая многочисленных экспертов и знатоков по вопросам как устраивать жизненные дела. Об этом легко было говорить, стоя внизу и приложив козырьком руку к глазам. Больше скромности. Больше самоиронии. Чтобы. Я. Еще. Раз. Вот здесь спокойно Сучий день С ума можно сойти. Снизу требовательно рявкнул Улисс. Камушки достали. Иду, мой хороший, иду, добраться бы только. Нам бы только это всё пережить да до утра продержаться
Весь ужас состоял в том, что здесь открывался такой же точно пустой участок, с которым Гонгора уже разминулся и с которого едва не сорвался. Гонгора не выдержал, закрыл глаза. В нескольких метрах дальше выступающий камень изображал резкий профиль какого-то угрюмого зверя. Хищную птицу это тоже напоминало. Воющего на луну лысого пса. Ему, в общем-то, было на это наплевать, сейчас Гонгоре было не до подробностей, он бы дорого дал, чтобы только удалось до него добраться. Дорога за ним делалась как будто много проще, но его опыту не соответствовал отвесный участок перед ним. Новый шаг, новое движение, успешная попытка снова остаться живым и глубокий вздох, словно инструментом высшей арбитражной комиссии немедленно отмечался тоненьким металлическим звоночком, он даже помогал ему. Его старый именной нож, рука судьбы на нем. Сейчас хотелось только одного, держать глаза закрытыми, ничего не слышать и не бороться больше за право делать новые ошибки, проигрывать и наносить ответные удары. Он был глубоко уверен сейчас, что, если уйдет отсюда живым, никогда не допустит больше ни одной ошибки. Он очень уcтал.