И не только растения. А всё всё! Всё так красиво! И паутинка в туманных бисеринках, и радуга, падающая с ливнем; облака рисуют целые картины, а жизни этим картинам миг Ручейки самые неповторимые из всей текучей воды: каждый миг меняют форму своего русла, каждое мгновение новый звук в журчании их Пустите щепочку кораблик и изменилась мелодия, изменился узор волны А ещё небо. Разное разное! И звёзды Но зачем это?! Это мой мир! И никому до него нет дела. Люди звёздочки так далеки друга от друга А чтобы соединиться сгореть надо. Это страшно. И кто на это пойдёт?..
Вы бы пошли?
Я? Нет, вряд ли. Я довольствуюсь тем, что моего света хватает для самых близких. А им сгоревшая звезда не нужна. Да и вовремя это нужно Ольга замолчала, заметив, как вдруг странно неуловимо переменился взгляд мужчины. Словно открылась заслонка на глазах. И повлекло, закружило Нежность, бесконечная любовь и тоска. Показалось полыхнуло по черноте голубое сияние тёплое, притягивающее, влекущее Она отшатнулась, прикрыла рукой глаза. Вовремя проговорила еле слышно.
И пропало наваждение. И опять взгляд мужчины стал внимательно тревожным. Тихо коснулся её вновь:
Расскажите про ваше любимое дерево.
Дерево?.. Ольга в растерянности замялась. Дерево Они все любимые.
И сейчас, когда такие печальные. И весной, когда такие нежно беззащитные. И летом, когда уже словно повзрослели. Но так им тесно и жарко! И запах пыльной горячей листвы И запах смолы А осенью, хоть и замирают, желтеют листья, но почему-то осенью деревья особенно живые. Больше, чем летом. Правда! Тогда они говорят. Про всё про всё!
А то дерево растёт над ручьём. Зимой оно сумрачное. Ветки тонко чёрным очерчены. Весной такое нежно изумрудное. И золотое: всё в ореоле золотой пыльцы. Летом задумчиво кудрявое. А осенью осенью живое живое! И говорит, говорит, говорит Про всё про всё!
О чём говорит?
Про всё, Ольга снова растерянно умолкла. Про всё, добавила, помолчав. Просто нужно слышать, и опять стушевалась под проницательным взглядом чёрных глаз.
А Вы пишете?
Что? встрепенулась Ольга.
Ну, вот, как Вы рассказываете, пишете? Прозу или стихи. Или просто дневник?
Какие стихи?! И проза Ольга горько усмехнулась. Моя проза вот она, вновь притянула к себе сумки, огляделась вокруг, поправляя узел косынки и, заметив внезапно, что сумерки-то уже довольно сгустились, вдоль улицы цепочки огней побежали, охнула. Время-то сколько! Вы извините спасибо, Вам, конечно, но я очень спешу. Мне семью кормить надо почему-то виновато пробормотала она. Только не провожайте меня Я вон в том доме живу Мне рядом!
Мужчина молча встал, помог ей подняться со скамьи.
Вот видите, тихо сказал, такая короткая встреча. И такая и так не вовремя Но спасибо Вам! и быстро, торопливо даже как-то, ушёл.
Ольга посмотрела ему вслед. Затем сняла со скамейки повлажневшую газету, свернула её аккуратно и положила в сумку. Почему-то было очень легко. Так, что «хочется снять туфли и кружиться в вальсе босиком по лужам» Она улыбнулась и снова посмотрела вслед скрывающейся вдали, силуэтом мелькающей в свете фонарном, длинной нескладной фигуре. «А имя? подумала. А! Зачем имя?! Разве от этого всё станет лучше?»
V
По брошенным у самого входа сапогам Ольга определила, что Николай уже вернулся с работы. И, как всегда в последнее время, не в лучшем состоянии. Что-то с ним происходит Это уже не «шабашки». Что-то посерьёзнее Молчит
Белые, чисто вымытые кроссовки Олега аккуратно стояли под полочкой. Из его комнаты доносился лязгающий звук странной музыки: опять заперся у себя и «балдеет». Димкиных ботинок не было: видно, снова завеялся где-то с друзьями, а ведь уже стемнело. В отличие от старшего брата, Димка был не в меру общителен. А уроки, небось, ни тот, ни другой и не думали делать.
Прислонившись плечом к стене, Ольга сняла туфли, с досадой думая, что вот уже совсем зима, а сапоги из ремонта никак не заберёшь: молний у них, видите ли, нету!
Не выпуская сумки из рук, она, приподняв плечо, сдвинула с головы косынку и, не раздеваясь, прошла на кухню. Там поставила сумки на пол и, тяжело опустившись на табурет у стола, с завтрака ещё заставленного немытой посудой, начала медленно расстёгивать пальто.
В раковине чернела сковорода с остатками застывшего жира: Олег обедал «дежурной» яичницей. Димка же, вероятно, бросив ранец под кухонный стол, отхватил, как всегда, кусок хлеба.
Ольга собралась встать, чтобы снять и отнести пальто в прихожую на вешалку. Но в этот миг вновь шевельнулся, забеспокоился малыш, и она замерла, положив ладонь на живот, бездумно ласково глядя в пространство. «Ну, что ты, маленький? мысленно повторяла. Мы уже дома. Всё хорошо, не бунтуй. А то вот сейчас папка даст нам чертей за долгие шатания». Она тяжело вздохнула.
Словно прочитав её мысли, в дверях кухни появился Николай. Стал, упираясь ладонями о косяки. Искоса глянув из-под чёлки с редкими проблесками седины, Ольга отметила, что набрался он сегодня основательно. Глаза его, обычно ясно-зелёные, были сейчас оловянно-мёртвые. Она не любила этот остановившийся взгляд мужа. Вся сущность её протестующее сжималась в комок где-то под сердцем, заставляя его выстукивать сбойный ритм. Но даже и в таком состоянии с неизъяснимой нежностью любовалась она мужем. Тонкой стройной фигурой, миловидными чертами лица с чётко очерченными чуть припухлыми губами. Мягкой прядью волос, светлой чёлкой падающей на глаза.