Ну что ж ты лежишь, пойдем во двор, тебе понравится, она почти плакала.
Она не понимала, почему он не бежит радостно на улицу. Она не сомневалась в том, что возможность прогулки должна радовать его, а он даже не хотел вставать. Не зная, как же убедить его встать, она, присев, обняла его одной рукой за шею, а другой гладя его по голове, стала шептать ему прямо в ухо:
Беленький, ты не бойся, он тебя не тронет. Он только пьяный дерется, а когда трезвый он тихий. Ну пойдем, пожалуйста, ну пожалуйста.
Выпрямившись, она уже сильнее потянула веревку и он, наконец, встал.
Ну вот умница, молодец! Ну пошли, пошли.
Она медленно задом пятилась к выходу и настойчиво тянула его за собой. Нехотя он двинулся за ней.
В дверях он снова остановился. Яркий свет, от которого он отвык, резал ему глаза. От свежего воздуха закружилась голова, ноги неожиданно стали ватными, он почти не чувствовал их. Опустив вниз отяжелевшую вдруг голову, он стоял, пошатываясь, в дверях. Девочка, не понимая почему он опять встал, была раздосадована. Ей так хотелось увидеть его радость, благодарность за ее подарок. Она часто представляла себе, как выведенный ею во двор, он будет весело бегать, радостно лаять, ловить собственный хвост, как это делали другие собаки. А он даже не хотел выходить.
Ну что ты опять встал, раздраженно сказала она и резко дернула веревку. Ей вдруг захотелось ударить его, обругать. Впервые ощутив подобное желание, она тут же устыдилась себя, она почувствовала себя плохой, злой, ведь он так болел, наверно, и сейчас ему плохо, а она злиться на него. Раскаянье бросило ее к собаке, и порывисто обняв его за шею она стала целовать его в морду, приговаривая:
Миленький, прости, прости меня, пожалуйста, я больше не буду.
Обнимая его она почувствовала, как он дрожит всем телом.
Тебе плохо? Да? забеспокоилась она. Ну, пойдем назад, пойдем, полежишь.
Она стала тянуть его назад, в темноту сарая, но он и туда не шел. Он упрямо стоял, опустив голову, прикрыв глаза и не двигался ни туда, ни обратно.
Господи, ну что же делать! взмолилась она со слезами. Чувствуя свое бессилие, она стала постепенно впадать в панику, не зная, что делать. В отчаянии, она стала резко дергать веревку, вновь начиная испытывать желание ударить его, такого упрямого и непослушного. Коротай, расставив ноги, казалось врос в землю, как будто решил назло ей не двигаться ни туда, ни сюда.
Оставь ты его. Что ты его дергаешь? Отвык он, пусть отойдет, притерпится. вдруг услышала она за спиной надтреснутый голос отца.
Увлеченная возней с собакой, она и не заметила, что отец все это время наблюдал за ними.
Она испуганно обернулась. Привычный страх медленно вползал в ее душу. Но в голосе отца на этот раз не было злости или упрека, ей даже показалось, что отец сочувствует ей, а может быть и Беленькому. Она попыталась увидеть его лицо, но он как всегда отвернулся. Страх вдруг ушел, паника тоже исчезла. Почувствовав внезапное спокойствие, она выпустила из рук веревку и, присев на лавочку в глубине двора, издали стала наблюдать за собакой.
Постояв в дверях еще некоторое время и, почувствовав себя лучше, Коротай медленно двинулся вперед. Он даже как будто и не пытался оглядеться, оказавшись в новом для него месте. Сделав несколько шагов, он устало улегся на бок, вздохнул и прикрыл глаза. Казалось, что никакие новые впечатления не могли его вывести из его равнодушного равновесия.
Он не испытывал радости, которую ждала от него Анюта. Казалось, что это чувство ему теперь вообще было недоступно. Тоска, поселившаяся в его сердце, медленно, час за часом разъедала его душу ржавчиной, не оставляя места даже обиде. Страсть, радость жизни, казалось, оставили его навсегда. Ожидание хозяина, такое волнующее поначалу, притупилось. Обида, терзая его сердце безжалостными когтями, казалось, вырвала надежду из его души и он уже не ждал того, которому всегда так верил. Вместе с надеждой ушла и любовь. Он остался один на один со своей тоской. Он ел, пил, как механическая зверюшка, у которой еще не кончился завод, не замечая ни вкуса, ни запаха, еда уже не приносила ему той радости, как прежде.
А девочка приходила каждый день. Он привык к ней, к ее запаху, его почти не раздражали ее ласки, но и не вызывали в нем отклика ему было все равно. Она, при всей своей любви к нему, не могла заполнить пустоты, поселившейся в его сердце, не могла излечить его от его тоски. Может быть, только хозяин мог еще пока вызвать отклик в душе Коротая, но с каждым проходившим днем ржавчина в душе собаки, посеянная тоской, все больше и больше разрасталась, а хозяин не приходил. Душа Коротая постепенно, день за днем медленно умирала.
Глава 9. А тем временем
Хозяин не забыл его.
Не найдя на следующий день Коротая, но убедившись, что он жив Олег начал искать его. Он сделал все, что мог. Догадавшись, что собаку, вероятно, кто-то подобрал на машине, он объехал близлежащие поселки, дотошно расспрашивая жителей. Но никто не видел подобной собаки ни живой, ни мертвой и даже вездесущие дети не смогли помочь ему. Оставив везде, где можно номер своего домашнего телефон и пообещав хорошо заплатить, тому, кто обнаружит его пса, Олег на этом не успокоился. Но ни объявления в газете, ни даже на телевиденье ничего не дали. Коротай исчез. Шло время, но никто ни звонил с радостным известием. Повторный объезд поселков тоже ничего не дал. Олег смирился, но в глубине души, будучи почему-то уверен, что Коротай до сих пор жив, он все еще надеялся, что собака вернется к нему, каким то чудом все-таки вернется. Ему со всех сторон предлагали щенков купить и просто принять в дар на замену Коротая, но он отказывался, хотя это было не всем понятно и его уговаривали, недоумевая. Но как он мог им объяснить, что это для него будет равносильно признанию того, что его Коротая нет в живых, а он был жив уверенность эта не проходила и предчувствие, что они еще встретятся не покидало его, хотя со временем и стало постепенно угасать. Но щенка он не брал, пока не брал, но начинал уже понемногу прислушиваться к разговором о том, у кого и от каких родителей ожидаются щенки.