Потом, когда произошла катастрофа и я осталась одна, стало очень заметно, кто из моих коллег враждебен мне, кто равнодушен, а кто искренне сочувствует. Таких оказалось раз, два и обчёлся. Вот так. Изменить своё отношение к работе я не могла, да и не хотела. Теперь только, всё перебирая в памяти, я понимаю, что очень многие мои сослуживцы меня терпеть не могли, считали, что я «выпендриваюсь», «грехи замаливаю», «выслуживаюсь» и пр.
Общественная работа
5.12.82
Вчера неожиданно приехал Витя, так что не записывала. До этого сходила в Тимашёво, купила хлеб и яблоки, которые пришлись весьма кстати (рубль за килограмм). Я спекла яблоки в тесте, и мы с Витюшей их съели.
Узнала, что продавщица (Тамара) принимает бутылки, но не за деньги, а за яблоки или лук (они портятся). Сегодня вымыла 20 бутылок, оставшихся на чердаке от прежних хозяев дома, и, когда провожала Витю к автобусу, отнесла в рюкзаке бутылки. Тамара стояла на остановке, магазин был закрыт, но она дала ключ от склада, и я оставила бутылки там, а во вторник приду за яблоками. Интересно, какая будет коммерция.
Узнала, что продавщица (Тамара) принимает бутылки, но не за деньги, а за яблоки или лук (они портятся). Сегодня вымыла 20 бутылок, оставшихся на чердаке от прежних хозяев дома, и, когда провожала Витю к автобусу, отнесла в рюкзаке бутылки. Тамара стояла на остановке, магазин был закрыт, но она дала ключ от склада, и я оставила бутылки там, а во вторник приду за яблоками. Интересно, какая будет коммерция.
Отдала Вите 3 пары починенных брюк.
Несколько лет в школе 40 я была секретарём парторганизации. Очень неприятная работа. За всё, что происходит в школе, я отвечала перед райкомом партии, имела много обязанностей, но при этом никаких прав. Тратила массу времени на заседания партбюро (два раза в месяц), партсобрания (раз в месяц), учёбу секретарей (накачивание раз в месяц) + составление и перепечатку решений, протоколов, планов + работа пропагандистом (руководство семинаром учителей) и + бесконечность. Каждый раз после очередного инструктажа в райкоме («вы должны, вы обязаны») голова кругом шла. Потом привыкла, многое не делала.
Очень удручали всякие официальные установки, по которым приходилось делать доклады. Часто должна была отстаивать вещи, которые сама считала глупостью, но партийная дисциплина обязывала. Например: мне приходилось доказывать, убеждать, что существовавшее несколько лет одиннадцатилетнее обучение в средней школе очень своевременно и нужно. Вите пришлось учиться одиннадцать лет (потерял год), а потом это отменили, и я в тех же аудиториях выступала с докладами и доказывала, что одиннадцатый год не оправдал надежд. Надо было доказывать необходимость раздельного обучения (мальчики и девочки в разных школах), а потом ещё большую необходимость соединения их в совместных школах. А уж когда приходилось выносить решения о культе Сталина или ошибках Хрущева тут и говорить нечего.
Долгие годы прошли с тех пор, как я стала членом партии. Вступала в кандидаты в 1944 году, в члены приняли в 1945. Сейчас, когда я уже «старая коммунистка», после всех «культов», «ошибок», «разоблачений» и «реабилитаций» мне бывает тяжело сознавать, что я несу какую-то долю вины за всё, что происходило в стране. Может быть, то, что рядовые коммунисты, к которым я относилась, ничего не знали, слишком верили всему, как-то меня оправдывает? Не знаю. Идти в райком и сдавать партбилет? Верный способ получить инфаркт и опорочить всех членов семьи, а уж когда я осталась без Гани и говорить нечего. Трудно вступить в партию, но добровольно выйти из неё невозможно.
Два года назад меня чуть не исключили из партии. При этом я сохраняла полное спокойствие, но чувствовала себя ужасно, хотя казалось бы зачем мне сейчас этот партбилет? Наверное, сила шаблона, традиции, привычка берёт верх над логикой.
Пожалуй, стоит «для потомков» коротко написать, за что же такую твердокаменную коммунистку собрались исключать из партии. После ухода на пенсию я, естественно, снялась с учёта в школе и встала на учёт в парторганизации ЖЭК-1 (то есть в жилуправлении по месту жительства). По сравнению с большинством числящихся в этой организации членов партии я была ещё молодая и здоровая + учительница + опыт работы, поэтому меня быстренько сделали сначала редактором стенгазеты, а потом заместителем секретаря бюро по идеологической работе. Я честно и добросовестно изображала деятельность: ко всем праздникам выпускала стенгазеты, проводила лекции, составляла планы, протоколы, решения и т. д.
Потом я стала постоянно жить в деревне, не стала ездить на партсобрания, взносы за меня часто платила Ира со скандалом. В бюро были старые, ортодоксальные «парт. тёти Моти» и «парт. тёти Авдотьи». Они вечно ссорились друг с другом, ругались даже матом, каждая хотела неограниченной власти в бюро. То, что я оторвалась от парторганизации, бесило их. Они распустили сплетни, что я живу как помещица, что у меня корова, поросёнок и т.д., что я всё продаю на рынке.
Они стали требовать, чтобы я снялась с учёта или приезжала на партсобрания и политучебу. Наконец, потребовали, чтобы я пришла на партбюро. Там секретарь Репина произнесла речь, где чуть ли не назвала меня врагом народа и проехалась по адресу моего мужа. Стали голосовать кто за исключение. Ждали, что я буду плакать, умолять не исключать, но не дождались. Потом один более рассудительный старик высказался в том смысле, что исключение в райкоме не утвердят, так как у меня никогда не было взысканий, а я активно работала в партии. В общем, постановили вынести строгий выговор с предупреждением.