Горе мне! Что скажут Великие Мойры?!
Горе мне! Что скажут Великие Мойры?!
Герман-Гермес тут же оказался впереди шатающейся на коленях Персеи но не для того, чтобы опробовать (тоже не в первый раз за сегодняшний день) не совсем традиционный способ любовных сношений.
Мойры! вскричал он, сжимая в ладони бокал так, что тот явственно затрещал, готовый лопнуть в сильных руках бога, что ты знаешь про них!
Великие Мойры, поправила его Персея, возвращая осмысленность взгляду, только так надлежит называть стариц, правящих Амазонией!
Она подняла голову кверху; взгляд женщины стал теперь хищным.
Раздельное питание это батон в одной руке, и колбаса во второй.
Вместо батона в руке Гермеса был бокал; колбасы у него не было; на всякий случай он прикрыл второй ладошкой (точнее, безуспешно попытался прикрыть) то, к чему явно примеривалась своими крепкими зубами амазонка. Командирша уже принялась шумно раздувать ноздри, заполняясь яростью.
Ладно-ладно, поспешил извиниться мужчина, Великие Мойры; величайшие в мире, таких больше нет, и быть не может.
Он действительно считал так; потому что это имя, вернее имена, принадлежали на Олимпе трем богиням судьбы Лахесис, «дающая жребий» еще до рождения человека; Клото «прядущей» нить человеческой жизни; и, наконец, Атронос «неотвратимой», неуклонно приближающей будущее вплоть до смерти.
Они все так же прекрасны? склонился Гермес, помогая Персее подняться.
Амазонка вот удивительно приняла его помощь. Все, что произошло недавно на поляне, словно примирили командиршу с мужчиной; заставили смотреть на него без прежней снисходительности, даже пренебрежения.
Прекрасны и удивительны! подтвердила она каким-то странным тоном, и Гермес невольно задумался, выпустил руку амазонки, и даже не помог подняться остальным.
Впрочем, дисциплина в боевой шестерке возрождалась буквально на глазах. Лишь Майя немного задержалась с одеванием, и то лишь потому, что не смогла сразу отыскать нижнюю часть форменного обмундирования, смешанную с землей и травой семью разгоряченными телами.
Майя! громко прикрикнула на нее командирша, и девица послушно застыла спиной к Гермесу, белея крепкими ягодицами, отправляемся домой, пред очи Великих Мойр. Отвечаешь за своего недочеловека.
Гермес обижаться не стал. Девушку, в растерянности застывшую посреди поляны, с рукой, прижатой к полной груди, он тоже считал «своей». Потому и подбодрил ее глотком из каменного сосуда. Огонь, пробежавший по жилам женщины, подстегнул ее поиски, и скоро отряд был готов выступить в путь. Совсем скоро его численность выросла с семи до тринадцати в том самом леску, откуда к расположившемуся на отдых Герману и подкрались амазонки, их ждала еще одна шестерка разведчиц. Еще там паслись лошади. Возможно, они делали какие-нибудь другие свои конские дела; Герман-Гермес в проблемах четвероногого транспорта совершенно не разбирался. А зря его тут же заставили взгромоздиться на одного из одров, и длинная кавалькада понеслась в неведомое.
Чертова дюжина, невольно вспомнил еще одну знаковую фразу из Книги Гермес, который трясся предпоследним; позади бдительно скакала лишь Майя, пожалуй, в таком составе без приключений нам до столицы Амазонии не добраться.
Однако все прошло тихо и мирно, хотя и не без болей в мягком месте бывшего бога, не привыкшего трястись на остром хребте лошади. Может, потому, что поджидавшая их шестерка скоро отстала, продолжив патрулирование границы. Гермес заметил, что Персея строго пресекала общение двух половинок отряда; что-то в их «спектакле» явно было для амазонок непристойным, а может быть, и преступным. Это путешествие длилось почти седьмицу. Могли бы скакать и быстрее, но тут взбунтовался Герман. Он не постеснялся снять штаны с трусами, нагнуться и показать свой голый зад сразу всем амазонкам.
Ну и что, что у нас все через задницу? Зато от чистого сердца!
Задница покрасневшая, местами стертая до крови говорила сама за себя; без всяких слов. Даже волшебная мальвазия не справлялась; она только снимала боль. Но об этом, естественно, божья задница рассказать не могла, а сам бог ей помогать не стал. Персея, скрепя сердце, объявила долгий на целый сутки привал. Больше всех, как понял Персей, этому обрадовалась Майя. Она поняла приказ командирши слишком буквально. Слово «твой» она распространила на все и на тело, на имущество; попыталась даже на бессмертную душу наложить свои красивые ручки. Так Гермес воспринял попытку присвоить Книгу. Вообще-то потеря Книги, да и граненого каменного стакана ему не грозила; было проверено, и не раз, что эти артефакты возвращались в мешок с заплатками украденные, сожженные дотла (Книга) или раздробленные в мелкие черепки (волшебный сосуд), они возрождались в заплечном мешке. Но сейчас Гермес воспротивился; он хотел предстать перед Мойрами во всеоружии. Он ловко перехватил из рук Майи толстенный том, и примиряющим голосом воскликнул, привлекая общее внимание:
Давай-ка я лучше почитаю ее.
Амазонки повернулись к нему все, как по команде. Они вели себя так, словно «недочеловека» рядом не было. Пока это выражалось в полном отсутствии стыдливости, в том, что они все вместе кроме пары дозорных решили вдруг принять солнечные ванны. Их своеобразная грация радовала мужской взгляд; до того момента, пока одна из амазонок так же непосредственно не присела совсем рядом с лелеющим свою боль Гермесом, и «задумалась» по большому. Она еще и замурлыкала какую-то песенку!