Ах, почему свет вообще так скучен и переполнен неприятностями!
Вот и обед за офицерским столом был далеко не по его вкусу. Солонина! Брр!.. Такое вульгарное кушанье!
Мармадюк, ты мог бы позаботиться, чтоб для меня приготовили хоть курицу, сказал он. Мой отец заплатит за все.
Лейтенант нахмурился. Ты все еще самая важная персона, Аскот? И твои желания закон для всего остального мира, не так-ли?
Если я их оплачиваю, конечно. А кстати, не собираешься ли ты снова начать свои проповеди, Мармадюк?
Для тебя нет, отвечал лейтенант, потому что ты неисправим. Ты еще до сих пор не подумал поблагодарить капитана. Что ты на это скажешь, Аскот?
Это ведь такая необходимая процедура! Вероятно, ты надеешься, что добрый человек имеет для меня в запасе назидательнейшую речь, но я разрушу твои надежды.
Потому что совесть не чиста у вас, сударь. Незаслуженные упреки выслушиваются очень спокойно.
Я не хочу ничего выслушивать, Мармадюк. Что мне за дело до твоего капитана? Спасать умирающего, это простой долг человека, и я не вижу, с какой стати мне рассыпаться в благодарностях и делать растроганную физиономию. Да кроме того, вы выказали мне так мало любезности, что я право не чувствую никакой особенной признательности. Например, неужели нельзя найти для меня каюты? прислуги? Не лишнее было бы достать для меня ружье и каких-нибудь интересных книг, а прежде всего кормить меня получше, давать вино и какой-нибудь дессерт, напр., плоды, или варенье. Троекратная кормежка и в промежутки стакан простой воды, это хорошо для рабочего дома, а не для богатых людей. А ведь мой отец богат, и я наследник нескольких миллионов.
Аскот! Аскот!
Ну, что такое, Мармадюк? Ведь ты знаешь, что я говорю правду. Когда я буду лордом Кроуфордом, у тебя ни в чем не будет недостатка, мы всем поделимся по-братски; но для этого теперь ты должен устроить мне сносное существование. Дай мне ружье.
Это совершенно невозможно. Мы на военном корабле, ты забываешь об этом.
Аскот пожал плечами. И книг никаких нет?
Для развлечения действительно нет.
Раздосадованный юноша ушел и долго бродил по палубе, пока, наконец, наткнулся на нашего друга. Антон чистил серебряные подсвечники из каюты капитана и спокойно продолжал свою работу, когда к нему подошел Аскотт.
Не прикажете-ли подать вам стул, сэр?
Благодарю. Я могу посидеть на этом чурбане. На что это ты смотрел с таким вниманием? На те два корабля?
Да, два совсем скрылись из вида; а с этими мы разошлись сегодня ночью.
И это тебя огорчает, потому что на одном из них твой отец?
Да, сэр, очень.
Аскот помолчал. расскажи мне про свою жизнь. В каких школах ты учился?
В школе, в городе Кути. Вы верно и названия такого не знаете?
Знаю, сказал Аскот. Нас заставляли ужасно зубрить географию. Учителя звали воробьем, мы-таки вдоволь его помучили.
Мучили? переспросил Антон.
Да ведь и вы наверное, не отпирайся.
Я никогда, защищался Антон. Правда, у нас был один, который нарочно, когда все в классе молчали, потихоньку выкрикивал одно слово, а учитель ужасно сердился, потому что никак не мог поймать виновного, его, конечно, не выдавали.
Еще бы! решил Аскот, красивое лицо которого сияло веселостью, А, какое слово?
А beis! Это он на половину говорил, а на половину распевал.
Аскот весело расхохотался. Когда учитель поворачивал спину, правда?
Конечно. И никак нельзя было его поймать.
А наш воробей был глуховат, рассказывал Аскот. Что бы ни говорили ему мальчики, он на все отвечал воркотней, и фразы его потом ходили по всему классу. Когда я явился к нему в первый раз, несколько голосов закричали: «Не так!» А когда я громче повторив только что сказанные слова, те же голоса закричали: «Это будет задано»! и я, конечно, рассмеялся. Воробей не расслышал, в чем дело, повернул голову и закричал: «Что вы там такое бормочете? Болван! выкладывай старое и новое!» Все это были его излюбленные словечки, но у него кроме того были еще очень неприятные замашки. Напр., у него была греческая грамматика, которая держалась только на нескольких нитках; когда он хотел кого-нибудь поймать, он подходил, делая вид, что очень внимательно читает ее, а потом сразу раздвигал обе половины и ловил ученика на месте преступления, а потом отнятыми трофеями запускал ему в голову.
Антон вздохнул. Ведь это было все-таки счастливое время, сказал он тихо. Почему вы убежали из пансиона, сэр? Разве вы так сильно тосковали по родине?
Я? нисколько. Только мне невыносимо смотреть на все с мрачной и тяжелой стороны. Постоянно работать, вечно вздыхать и ходить, повеся голову, не пользоваться никакими удовольствиями и делать добрые дела. Это мой отец называет жизнью. Ему такая жизнь нравится, и он того же требует от окружающих. Он, напр., никогда не дает мне денег, это он находил излишним. Молодые люди должны приучаться к бережливости, должны ценить каждый пфенниг.
То же говорит и мой отец.
А я с этим не согласен и не желаю этому следовать. Мне всегда всякий поверят и в долг.
Антон быстро вскинул на него глаза. О сэр! Вы делаете долги?
Конечно. Ведь моя лодка стоит шестьдесят фунтов. Хочет не хочет, а уж заплатить за нее моему старику придется.