Как ты сюда вошел? от удивления округлив глаза, спросил я его шепотом, зная, что никто из посторонних не может попасть внутрь.
Просто сказал охраннику, что я твой напарник и все, ответил Кондрат беспечно. Эти же слова, по-видимому, слышал Матвей Остапович, который как раз в это время встал, заинтересованный появлением в баре нового человека, и подошел к нам.
Вы не возражаете, если мой напарник войдет и побудет в подсобке? сделав бешеные глаза Кондрату, обратился я к нему.
Если он тебе нужен, ответил Матвей Остапович, то пусть его, конечно.
Кондрат прошел в подсобку, я следом, где мы, усевшись, один на стул, другой на бездействующий мармит и закурив, заговорили о наших собственных делах. В связи с приездом в наш город партийной комиссии у меня нарушился обычный рабочий и даже жизненный ритм: отсюда, из ресторана, я теперь вообще домой не уходил ужин заканчивался порой около 23 часов, а в 7 утра накануне завтрака, мне уже необходимо было вновь быть на месте при парадной форме и шпаге, как говорится, то есть, пардон, гладко выбритым и в костюме при бабочке. Спать из-за этого сумасшедшего ритма приходилось в баре, купаться и бриться в душевой ресторана, а Кондрат каждый день-два приносил свежие сорочки, которые ему передавала для меня моя мама. Иногда он приходил не один, а уже в ночное время приводил с собой пару девушек, и тогда мы, если, конечно, позволяло время, накрывали для них шикарный стол с лучшими советскими закусками и разнообразными импортными напитками. Девушки, буквально ошарашенные столь щедрым угощением, безропотно предавались любви с нами тут же, в баре, на матрасах, а утром зачастую не хотели уходить, ожидая продолжения банкета.
Покурив, пуская дым в окошко, и наметив наши нехитрые планы на ближайшие несколько дней, мы вышли из подсобки, но Матвей Остапович, уже поджидавший нас, отозвал Кондрата в сторонку, решив завести с ним разговор о поэзии, в частности о творчестве Сергея Есенина. Однако уже спустя пару минут, выяснив, что Кондрат имеет весьма смутное понятие о предмете разговора, Матвей Остапович потерял к нему всякий интерес и подсел за дальний столик к одному из своих коллег, а Кондрат тем временем направился к младшей из женщин, Веронике, обе они, стоя у стойки, попивали кофе. Подойдя, он как бы невзначай опустил Веронике руку на бедро. При виде этого меня чуть кондрашка не хватила, нет, не Кондрат, который мой друг, а тот самый настоящий, но Вероника, спокойно полуобернувшись к нему, сказала:
Юноша, я, может быть, и кажусь вам сверстницей, с которой можно заигрывать, но по занимаемой должности я выше вашего первого секретаря райкома, так что уберите, пожалуйста, руку с моего тела.
Кондрат, исполнив требуемое, хотя и неспешно, самым обыденным голосом спросил:
Так что же теперь, вас и любить нельзя, если вы так высоко стоите над нами, простыми смертными?
Вторая женщина, Раиса, повернулась к Кондрату и, снисходительно улыбнувшись, сказала:
Ты должен любить нас платонически, как любишь ну, родной комсомол, например.
На этом разговор был закончен, Кондрат, посуровев лицом, отошел от женщин, а я облегченно выдохнул воздух из легких, впервые, наверное, с начала этого разговора.
А кто эта, молодая? наклонившись к моему уху, спросил Кондрат.
Инструктор ЦК ВЛКСМ, то есть, кстати говоря, твой непосредственный начальник, пошутил я, имея в виду, что Кондрат всегда и везде, когда это было необходимо для наших амурных дел, представлялся работником райкома комсомола.
Следующим вечером, за день до окончания работы и отъезда комиссии, Матвей Остапович по моей подсказке и «наводке» посетил винсовхоззавод Чумайский, который, кстати сказать, был известен тем, что являлся официальным поставщиком вин ко двору ее величества, королевы Англии. Накануне Матвей Остапович сообщил мне, что его старый приятель, живущий в Кишиневе, должен сегодня приехать навестить его, вот и я решился посоветовать ему запастись по этому случаю приличным вином.
С наступлением вечера один из членов комиссии, мужчина лет сорока по имени Валерий он был постоянным спутником Матвея Остаповича и, как я подозревал, одновременно его личным секретарем и телохранителем, хмурый необщительный человек, не сказавший при мне за эти дни и пары слов, принес в бар огромный коричневой кожи потертый портфель и взгромоздил его на стойку. Он и прежде изо дня в день таскал этот портфель с собой, но только сегодня, в последний день, я смог оценить разрешающие возможности этого портфеля когда я заглянул внутрь него, то увидел там не менее 20 бутылок с вином. Я помог Валерию извлечь их наружу, это были покрытые пылью и паутиной стеклянные бутылки незнакомой мне формы и с неизвестным содержимым. Впрочем, горлышки бутылок были запечатаны сургучом, из-под которого торчали нитки с клочками бумаги, на которых значилось что вино в данной бутылке под названием таким-то, урожая такого-то года, изготовлено в таком-то месте. Рассматривая их, я обнаружил, что все эти бутылки по датам розлива являются примерно моими «сверстниками» 19541958 годов, а некоторые были даже и постарше. Выставив их на стол, я подготовил соответствующие случаю винные бокалы особые, чешского производства, ручной работы, и мы стали ждать гостя Матвея Остаповича.