Несколько раз в своем несмышленом детстве я видел, как бабушка и некоторые из ее подруг гладили своими шершавыми ладонями с искривленными от постоянных нагрузок пальцами, словно детишек по голове, колосья пшеницы или ржи на своих небольших земельных наделах. При этом они о чем-то разговаривали с ними, как с живыми существами. Их чувства людей переживших голод и страдания войны, иногда прятавшихся в наспех вырытых землянках, где основным продуктом порой были лепешки из лебеды, мне были непостижимы.
«Солнце греет янтарные зерна»
Солнце греет янтарные зерна,
Дарит свет свой крестьянскому полю,
Чтобы был хлеб и белый, и черный,
И не знал мир голодную долю.
Мне выпала удача в восьмом классе четыре месяца проучиться в городской школе в Люберцах Московской области. На уроке немецкого языка учительница предложила всем сделать стихотворный перевод «неизвестного» автора на русский. Первое место, по мнению учительницы, заслужил текст ученика, который всерьез увлекался поэзией и мечтал о поступлении в литературный институт. Задумалась она и над моими строчками, но сказала, что не хватает точности. А надо было так:
«Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы
Подожди немного,
Отдохнешь и ты».
Певучесть строк поражала. Весь класс знал это стихотворение, но никто не догадался, что нам дали перевести оригинал строк Гете. В тот же день я рассказал об этом уроке своей двоюродной сестре. Она меня с интересом выслушала, а затем достала с полки небольшую книжечку о жизни Михаила Лермонтова. Я ее в тот же день прочитал и впервые узнал о том, что великий поэт владел стенографией и многие свои экспромты фиксировал скорописью. Как пример, была приведен стих: «Как ныне сбирается вещий Олег» в стенографическом варианте. Эта строка овладела моим сознанием и стала, если использовать современный язык программистов «командной», обязывающей, побуждающей на определенные действия. От сестры я также узнал, что в Москве есть специальные платные заочные курсы скоростного письма. Но четверть заканчивалась, и я готовился к отъезду. Любопытно, что итоговые оценки по всем предметам нам было доверено выставлять самим себе самостоятельно. Потом учителя сверяли их со своими решениями и уже сообща выводили итоговые. У меня не совпала самооценка с учительским мнением по двум предметам: по биологии мне поставили четверку, а я оценил себя в пять баллов; по труду мне поставили отлично, а я себе лишь хорошо. Уже возвратившись в родную школу своей деревушки, я решил все-таки сотворить что-нибудь в поэтическом размере знаменитого перевода. Позже, издавая свою вторую книгу, мне удалось из сохранившегося материала слепить следующий вариант, который я рискнул отдать на суд читателя.
Посередине зимы
Белая равнина,
Рощицы полей.
На пути рябина,
Ягоды на ней.
Слаще от морозов
Сделались они.
Снег, сверкая, множит
Искорки-огни.
Избы вереницей
Вышли на холмы,
Друг-соперник мчится
Лихо с крутизны.
Не качнутся ели,
Не вздохнет сосна,
В думу об апреле
Вся погружена.
Следуя однажды запущенному впечатленным сознанием душевному механизму «командной» строки, Государственные центральные курсы заочного обучения стенографии «ГЗОС» я окончил в ноябре одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, о чем получил свидетельство Министерства просвещения РСФСР. То есть это было во время преодоления десятого класса Островенской средней школы.
Мне неоднократно приходилось помогать родителям в древесно-заготовительных походах, как во время обучения в школе, так и в студенческие годы. Если это происходило зимой, то надевались валенки, фуфайка, соответствующий головной убор и пешком по рыхлому снегу преодолевалось немалое расстояние, прежде чем очутиться в ольховых зарослях. В развилках веток застревало немало снежных хлопьев, а утренние солнечные морозы любили повеселить взор узорами инея. При первом же ударе по стволу с него свергалась белая лавина прямо на порубщика, словно защитный залп от нападения. На месте срубленной ольхи в последующие годы стремительно появлялась новая поросль, так что местное население всегда было обеспечено топочным материалом. Ольха довольно мягкое дерево, легко рубится, хорошо отдает тепло, мало оставляет сажи. Через несколько минут работы становилось жарко и приходилось снимать верхнюю одежду, а иногда и свитер. Когда куча древесных стволов подрастала до двух-трех стандартных санных возов, наступала отрада от завершения работы. Можно было возвращаться домой и готовиться к отъезду в институтское общежитие.
«Делится щедро ольха серебром»
Делится щедро ольха серебром,
По лесу ходит мужик с топором.
Хочет она от него откупиться,
Некому ведь за нее заступиться.
Гордому дубу она не нужна,
Инея блещет на нем седина.
Рядом возросшие с нею соседи
Срублены были все вместе намедни.
Делится щедро ольха серебром,
Но его много повсюду кругом.
Когда я гостил у бабушки в Синицах, она меня угощала самостоятельно испеченными хлебами. И пока они доходили в печи до готовности, в доме стоял удивительный аромат. Вставала бабушка Кристина летом рано, еще до восхода солнца. Запах хлеба встраивался в мой сон, и представлялось, что с востока по небу вместо солнца движется желтый хлебный каравай. От него исходило нежное тепло, и оно чувствовалось рукой, лежащей поверх одеяла и лицом. Мне хотелось поднять руку и отломать коричневатую сухую хрустящую внешнюю часть светила и съесть ее, но неподъемная тяжесть в теле делала невозможными любые движения. Мне не удавалось даже открыть глаза. И только голос друга, слышимый со двора, выводил меня в реальный мир восприятий. С той эпохи память извлекла ниже приведенные строчки.