За спиной так же звякнул металл. Вышли вперёд два офицера со шпагами.
– Сказали, монахи здесь! – проговорил-промычал Бэнсон. – Врач нужен. Скорее. Я сшиб мальчишку конём. Он сын известного дворянина. И он умирает.
– А ну, – вдруг сказал один из офицеров, – иди отсюда! Езжай к пожарной башне, там спросишь, где живёт доктор.
– Но был приказ! – воскликнул второй офицер. – Задерживать всех, кто бы ни появился!
Офицеры оказались молоденькими, и было видно, что власть они между собой не поделили. Первый из них нашёл случай удачным и, демонстрируя рассудительность и смекалку, покровительственно проговорил:
– Если дворянчик умрёт за воротами – отвечать будет только этот дурак. А если он умрёт здесь – отвечать будем также и мы. – И, махнув шпагой перед самым носом у Бэнсона, закончил: – Проваливай!
– Доктора, доктора! – бормотал Бэнсон, бегом пересекая двор в обратном направлении и взбираясь в седло.
Заметив, что один солдат, выйдя из ворот, наблюдает за ним, он стал вертеть головой в разные стороны, как бы отыскивая пожарную башню, – и волнение у него вышло вполне убедительно, так как он был вынужден поворачивать голову вместе со всем телом.
Но ни к какой пожарной башне Бэнсон не поехал, а, свернув в переулок, стал лихорадочно рассуждать. Было ясно, что приют Серых братьев разгромлен. И ещё было ясно, что такой умный человек, как Сова, должен предвидеть возвращение в Плимут Бэнсона или кого-то ещё. Где, у кого он тогда оставил бы весточку? Кого из жителей города знают вместе и Бэнсон, и принц Сова? Похоже, нет такого человека…
Есть такой человек!
Через четверть часа Бэнсон громко постучал в ворота скупщика краденного, того самого, у которого обнаружил унесённый люгрскими оборотнями арбалет. Когда ворота открыли, Бэнсон от души похвалил себя за догадливость: за воротами стоял старый знакомый – кланяющийся, с исполненным доброжелательности лицом сам скупщик краденного, а рядом – приподнявший шляпу, улыбающийся принц Сова.
Ещё через четверть часа кипела вода в котелке, какие-то люди торопливо накрывали на стол, кто-то, привязав к креслу пока не пришедшего в себя Вайера, осматривал его сломанную руку. Бэнсон с перевязанным горлом сидел за столом. Он жестом попросил перо и бумагу и стал торопливо выписывать поблёскивающие влажными чернилами строки:
«Альба погиб. Люпуса и всю его гвардию он взорвал. Я случайно познакомился с человеком по прозвищу Дюк. И его друзьями. По прозвищу Монтгомери, Жирондон, Воглер… Был у Дюка телохранителем. Вайер появился случайно. Пришлось оглушить его и бежать. Кого не знаю я – назовёт он».
Сова, прочитав письмо, молчал. Сидел, уставившись в пол невидящим взглядом. Со сгорбленными плечами, с почти уткнувшимся в грудь крючковатым носом он был действительно похож на сову.
Затем он медленно поднял голову и негромко сказал:
– Значит, Альба погиб. А я и без того перестал надеяться хоть на какой-либо, пусть самый малый успех.
Сова сделал глубокий медленный вздох и, – Бэнсон непроизвольно вздрогнул, – улыбнулся вдруг странной улыбкой: одновременно и горестной, и зловещей.
– Они подняли против нас государство. Армию. Почти сорок лет был в том доме Серый приют…
– Что произошло? – одними губами прошептал Бэнсон, грея руки на боках чашки с горячим чаем.
– Моя вина. Нужно было уводить из дома всех пилигримов ещё тогда, когда я перехватил первого наёмника, японца. Мне сообщили о нём надёжные люди. Я увёз японца обратно к нанявшему его, и втащил в окно, в его спальню. Надеялся, очень надеялся, что это испугает и остановит заказчика. И у меня будет ещё немного времени для того, чтобы подготовить пути отхода и новый кров для монахов.