Визитеры сбивали с толку не только внешним видом и раскованными, еще мягко говоря, манерами; самое загадочное их фамильярное взаимоотношения с физическим явлением, порожденным, как утверждают предания, древнегреческим божеством Хроносом. Во-первых, принципиальная позиция не ставить дат на документах: «Не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже сидела за машинкой, а кот диктовал ей: Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства поставь, Гелла, скобку! В скобке напиши боров. Подпись Бегемот. А число? пискнул Николай Иванович. Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной, отозвался кот, подмахнув бумагу, откуда-то добыл печать, по всем правилам подышал на нее, оттиснул на бумаге слово уплочено и вручил бумагу Николаю Ивановичу» [Там же, С.370].
Во-первых, всемогущий Воланд легко преодолевал временные промежутки величиной почти в две тысячи лет: «Дело в том тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас никому ни слова и полнейший секрет!.. Тсс! Наступило молчание, и Берлиоз побледнел» [Там же, С.112].
Воланд и его свита уверенно владеют и искусством сотворения иногда озорных, иногда небезобидных метаморфоз. Возьмем хулиганскую выходку превращения заведующего Комиссией зрелищ и увеселений облегченного типа в человека-невидимку: «За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстухе, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услышав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича: В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю» [Там же, С.263]. Другая проделка уже не походила на шутливую проказу, а вполне могла заинтересовать правоохранительные органы: «Сдачи, что ли нету? робко спросил бухгалтер. Полный карман сдачи! заорал шофер и в зеркальце отразились его наливающиеся кровью глаза. Третий случай со мной сегодня. Да и с другими то же было. Дает какой-то сукин сын червонец, я ему сдачи четыре пятьдесят Вылез, сволочь! Минут через пять смотрю: вместо червонца бумажка с нарзанной бутылки! Тут шофер произнес несколько непечатный слов. Другой за Зубовской. Червонец. Даю сдачи три рубля. Ушел! Я полез в кошелек, а оттуда пчела тяп за палец! Ах ты!.. шофер опять вклеил непечатные слова. А червонца нету» [Там же, С.262].
Во-первых, всемогущий Воланд легко преодолевал временные промежутки величиной почти в две тысячи лет: «Дело в том тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас никому ни слова и полнейший секрет!.. Тсс! Наступило молчание, и Берлиоз побледнел» [Там же, С.112].
Воланд и его свита уверенно владеют и искусством сотворения иногда озорных, иногда небезобидных метаморфоз. Возьмем хулиганскую выходку превращения заведующего Комиссией зрелищ и увеселений облегченного типа в человека-невидимку: «За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстухе, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услышав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича: В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю» [Там же, С.263]. Другая проделка уже не походила на шутливую проказу, а вполне могла заинтересовать правоохранительные органы: «Сдачи, что ли нету? робко спросил бухгалтер. Полный карман сдачи! заорал шофер и в зеркальце отразились его наливающиеся кровью глаза. Третий случай со мной сегодня. Да и с другими то же было. Дает какой-то сукин сын червонец, я ему сдачи четыре пятьдесят Вылез, сволочь! Минут через пять смотрю: вместо червонца бумажка с нарзанной бутылки! Тут шофер произнес несколько непечатный слов. Другой за Зубовской. Червонец. Даю сдачи три рубля. Ушел! Я полез в кошелек, а оттуда пчела тяп за палец! Ах ты!.. шофер опять вклеил непечатные слова. А червонца нету» [Там же, С.262].
Но, надо отдать должное иногда «номера» приезжих иллюзионистов служили благому делу: «О чем роман? Роман о Понтии Пилате. Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе, Воланд рассмеялся громовым образом, но никого не испугал и смехом этим не удивил. Бегемот почему-то зааплодировал. О чем, о чем? О ком? заговорил Воланд, перестав смеяться. Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть, Воланд протянул руку ладонью кверху. Я, к сожалению, не могу этого сделать, ответил мастер, потому что я сжег его в печке. Простите, не поверю, ответил Воланд, этого быть не может. Рукописи не горят. Он повернулся к Бегемоту и сказал. Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман. Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей» [Там же, С.365].