Соседи Андрея по палате быстро ввели его в курс политических событий минувшего десятилетия: о последних годах застоя, Афганской войне, смерти Брежнева, «пятилетке пышных похорон», о том, как товарищ Черненко выполнял обязанности генерального секретаря КПСС не приходя в сознание. О перестройке, гласности и о том, что прекращены гонения на церковь и прочие религии и секты. Последнее особенно удивило и обрадовало Андрея, поскольку непосредственно касалось его главного увлечения в жизни, хотя каких-то особых гонений, помимо разгона группы Балашова он на себе не испытывал и в годы застоя.
Художник авангардист Коля, примерно одного с Андреем возраста (правда тот по-прежнему никак не мог отделаться от привычного самоощущения себя в ранге двадцатилетнего), был типичным представителем богемы: с бородой и длинными засаленными волосами. Коля повсюду демонстрировал свое воинствующее православие, и тот факт, что теперь можно спокойно ходить в церковь, не опасаясь каких-то гонений, и открыто говорить о своих убеждениях, и свободно писать картины религиозного содержания, его, в какой-то степени, даже деморализовал. Он привык считать себя чуть ли не мучеником за веру и искусство, и приписывал факт своего непризнания исключительно проискам советской власти. Теперь же, когда диссиденство расцвело пышным цветом, он был несколько растерян, и утверждал, что все эти игры в демократию и гласность быстро закончатся, и все вернется в свое прежнее ненавистное совковое русло, которое, как Андрею показалось, было ему гораздо милее, нынешнего «вольного ветра перемен».
Сорокалетний Дмитрий Палыч напротив, представлял из себя типичного советского конформиста, не верящего ни в Бога, ни в коммунизм, который, тем не менее, как понял Андрей, на своем посту редактора поэтического журнала добросовестно проводил линию партии в советскую поэзию, борясь в том числе и с религиозным мракобесием. Теперь же, когда была получена соответствующая директива, он собирался открыть в своем журнале раздел «Современные поэты-мистики». Андрей, заинтересовавшийся этим фактом, рассказал Дмитрию Палычу о своем тайном увлечении мистической поэзией, и прочитал несколько соответствующих своих стихотворений. По его реакции, Андрей понял, что в стихи редактор особенно не врубился, но тем не менее сказал, что тот неплохо владеет версификациями, стихи густо замешаны, и что хотя раньше об их публикации не могло быть и речи, то теперь, напротив, такие ребята ему нужны для нового раздела, и когда они выпишутся, он с удовольствием примет Андрея у себя в редакции, и наверняка что-то отберет для публикации. В подтверждение серьезности своих намерений он дал Андрею домашний телефон.
Итак, быстро пролетели 2 недели в кризисном отделении, Андрей чувствовал себя вполне здоровым, и после тщательных анализов и обследований, был выписан и отпущен в полную неизвестность: как жить дальше, где работать или учиться, без друзей и подруги, которые теперь неизвестно где, и возможно даже и не помнили о нем. Со странным чувством нереальности он шел в сопровождении радостной мамы по незнакомой улице к станции метро «Беговая», с тем же чувством ехал в метро с тем же чувством переступил порог своей квартиры. Сейчас, когда он вышел из больницы, его охватило странное чувство, словно вся его жизнь до летаргии была зыбким нереальным сном, а, напротив, реальная жизнь и события происходили в эти десять лет, когда он лежал в реанимационном отделении с частотой дыхания и пульса не чаще одного раза в минуту, но эту жизнь он совершенно забыл и теперь, по прошествии десяти лет, вновь возвратился в сон, именуемый «прежняя жизнь».
Итак, быстро пролетели 2 недели в кризисном отделении, Андрей чувствовал себя вполне здоровым, и после тщательных анализов и обследований, был выписан и отпущен в полную неизвестность: как жить дальше, где работать или учиться, без друзей и подруги, которые теперь неизвестно где, и возможно даже и не помнили о нем. Со странным чувством нереальности он шел в сопровождении радостной мамы по незнакомой улице к станции метро «Беговая», с тем же чувством ехал в метро с тем же чувством переступил порог своей квартиры. Сейчас, когда он вышел из больницы, его охватило странное чувство, словно вся его жизнь до летаргии была зыбким нереальным сном, а, напротив, реальная жизнь и события происходили в эти десять лет, когда он лежал в реанимационном отделении с частотой дыхания и пульса не чаще одного раза в минуту, но эту жизнь он совершенно забыл и теперь, по прошествии десяти лет, вновь возвратился в сон, именуемый «прежняя жизнь».
Мама накормила его праздничным обедом, который заранее приготовила в его квартире, затем с неохотой ушла домой, поскольку Андрей заявил, что в уходе не нуждается и хочет сегодня побыть один, чтобы заново привыкнуть к своей старой квартире и вещам, а также обдумать дальнейшую жизнь. Весь вечер он бродил по квартире, открывал и закрывал любимые книги, включал и выключал телевизор, не зная, на чем остановиться и чем заняться, словно совершенно отвык от какой-то целенаправленной деятельности. Пока же он купался в воспоминаниях и живых ощущениях, связанных с теми или иными событиями и людьми в его прошлой, теперь уже такой далекой жизни. Вот кровать, на которой он спал последние 2 года с Леночкой, а затем с Лианой, и неудачно пытался освоить Тантра йогу, вот стол, за которым он написал столько стихов и поэму, вот заветные тетради плод его тайных мыслей и вдохновения.