Она изошла на шипение:
Я тебя уничтожу!
А третья промеж ушей!
Фейерверк! Но острый край камня рассек мне ухо, и предательски подвернулось колено. Да, до такого опускаться еще не приходилось.
Это с тобой мы так и не поговорили
Могла б накрутить телефон, чтобы просто услышать этот тенорок, отдающий валерьянкой, вечный обман, но тешит все к месту, все правильно, все к лучшему Не позвонила. Не снизошел и ты. Не сказал, не написал сам. А если бы я пришла к тебе все б началось сначала. Но я не согласна на меньшее, и не было той силы, которая б повергла меня!
Горько пахнет тополями, женщины умываются у родника, подмурлыкивая что-то в нос. А моя музыкальная память, как и вся жизнь, вдруг подсунула немыслимое. «Аве, Мария!» проснулся голос. Расправились по старинке плечи для воздуха в застоявшиеся легкие и, поперхнувшись сигаретным дымом до слез, вдруг понимаю, что помню все, даже слова иноземной молитвы, затесавшейся в русское сознание. Усмехнешься от взгляда за кулисами:
Хороша! Чертовски хороша!
Унимаю дрожь в коленках, чтобы с улыбкой на высоченных шпильках проплыть к роялю сейчас под жестким светом надо положить правую руку на крышку и посмотреть прямо в шелестящий голосами зал, немного наклонить голову в приветствии этой черной пропасти. Вступление и я пою, и я слепа. Но вот аплодисменты, вновь улыбка и вижу, как эта толстуха рядом с тобой уплетает батончик.
Светкин папа любит детей меня выкинули с работы в два счета. Выставили двоих меня и канцелярскую мышку Лиду за шибкое знание законов о труде. Вышли из проходной, чувствуя себя вполне свободно, как осенние листья на ветру, посмотрели одна на другую.
Кофе дернем? предложила она.
Это мы еще могли себе позволить. Она уже узнавала, что работу ныне найти практически невозможно, а без великой протекции и с желтым билетом только на стройке. А какие из нас при таком-то сложении штукатуры?
Мы пытались не расставаться: до осени мыли посуду в какой-то забегаловке на пляже, вечерами устраивая меленький пир из остатков, потом я пристроилась дворником, а она
Взмокли бы со смеху все в коммерческом автобусе, набитом товаром, и выползшие на санитарную остановку с отхожим местом у дороги и родничком поодаль, но хочется тронуть голос, бывшее меццо. Как прозвучал бы в сонных утренних горах, по листве горьких тополей у большой дороги, по птичьим следам в нотных линейках дорожек, по которым прошла душа некоего Шуберта, по черному от шин асфальту шоссе, где бьется моя, Аве, Мария!
Все измучены тяжкой дорогой и уже не ссорятся по пустякам просто пьют, отрыгивая вчерашний перебор и не зная с утра: опохмеляться или продолжить дальше? Домой доберемся лишь к вечеру. Где-то дремлет себе комнатка с распускающейся сиренью за окошком в терпеливом ожидании: где носит тебя? И зачем бы вся мука и натиск торгующего люда, вопросившая словами Ленки, разбитной девицы:
Я-то каждый месяц езжу, при деньгах, а ты кто?
А я не скажу. Не знаю. Человек, которому жилось прекрасно и больно на этой планете. И было же что-то свое, невиданное, неведомое, вдруг проснувшееся на днестровском мосту под тяжким взглядом джинсового молодца, поднимающего автомат, и, при всей моей инженерной нежности к железу, вдруг все прошедшее и все будущее оказалось меньше круглого отверстия в стволе.
Казаки?
Нет, и ангел-хранитель купно с бесом противоречия добавили, к сожалению.
«Родник любви» примерещится ж
Расстреливать! Закричал в троллейбусе тщедушный старикашка на переднем сиденье. Расстреливать, кто не работает!
Ну, зачем же? Добродушно возразила полная женщина, похожая на мужчину. В тюрьму. На пять лет достаточно. А если и это не поможет расстреливать! Народу-то жить надо, пояснила непонимающим.
Лидкины глаза наполнялись безумием.
Слышишь? Отчего-то шепотом спросила она. О какой любви ты говоришь? Мы ж давно только жареный хлеб едим, больше ни на что нет. А если заболеет кто, умрет?.. А это хорошо, если меня расстреляют. И не мучаться. И за казенный счет.
Она вдруг успокоилась, словно нашла что-то, уставилась в угол, потом подняла свои огромные волглые глаза:
Правильно они говорят. Расстреливать!
Лида, нынче за товаром люди ездят, дернем?
А потом на рынке торговать?
И на рынке торговать.
Но она безнадежно качает головой:
У тебя спирту еще не осталось?
Да что в голову взбрело: торгашки, тополя, или спивающаяся Лидка, наконец отдавшая своего ребенка в интернат?
Не отставай! Челноки живописно расположились на молодой травке неподалеку.
Говорю ему: дурак, зачем она тебе? Ну, миленькая, да с рожи не воду пить! Обуза на шее ни за душой, ни профессии подходящей. Ты же, говорю, парень отличный и одет, и на ногах «Саламандра», и жилплощадь! Найди себе бабу шуструю, она и в доме, и в дом, а книжки продай, цена стоит
А с шустрой тут у нас тоже история была
Ленка мучительно краснеет и зажевать слезу достает конфету большую бяку на палочке, но, лизнув пару раз, спохватывается:
А у меня конфетка есть! И, повернувшись к напарнице Анюте, завертела ею так и сяк. А у тебя нет. Такая конфетка вкусная, на нашем рынке такую не купишь. А будешь паинькой дам откусить конфетку. Такую конфетку вкусную