Но я из школы ушла. По своим мотивам.
Михаил Сергеев,
писатель
Из сотен книг, прочитанных мною за последние годы, твоя самая легкая, летящая, радостно уносящая туда, где и я был, где мы хотели быть, где я лет сорок оказывался во сне будто не готов, а завтра экзамен, или хуже того залил диплом пивом. Читаю в такое удовольствие, что боюсь окончания. Пока мне кажется, что книга твоя особый вид удовольствия, нет, особенный, который может сделать ненужным описание впечатлений. Слишком хорошо и немного больно. Так что заранее говорю большое спасибо за путешествие в страну грез, планов и мелких, мелочных (по сравнению с будущими) разочарований. Ты не знаешь, какую чудесную вещь написала, а для определенного круга незаменимую. А мне греющую душу меж той литературой, которую я заставляю себя читать по другим мотивам.
Я даже как-то взялся за поиск подобных книг, где отдыхаешь душой, а не просто отвлечен неизвестностью, как в детективах это прием десятком планок ниже, но безуспешно. Один Довлатов и остался. Твоя книга чуть другого жанра, но столь хороша и редка, что не хочешь читать быстро. Ты буквально открыла для меня иной жанр, выполняющий ту, главную цель, которая сближает людей, дает им глоток чего-то доброго, близкого каждому ибо у всех была мама, родные, друзья. Это нечтение таких книг приводит украины к беде. Нелюдям, которые бесчинствовали в Донбассе, нечем в той стране напомнить, что и у них была мать. Но была ли? Так вот ты каждому напоминаешь, а местами подаешь те кусочки доброты, которые остались незамеченными нами в юности да и потом.
Глава 1. Родом из детства
По-настоящему раскрыться в общении с друзьями, выйти из скорлупы своего скрытного характера я смогла не сразу. Первый курс я «мыкалась» на съемных квартирах, не имея возможности поселиться в общежитии, как многие мои одногруппники, счастливчики, с первых дней окунувшиеся в студенческую среду и познавшие радость присутствия дружеского локтя. Я жила в Ново-Ленино и сорок минут добиралась до института, промерзая в автобусах, мучаясь от голода, не утоляемого случайными перекусами. Единственной точкой опоры, светлым пятном в начале моей студенческой жизни была двоюродная сестра Вероника. Мы встречались после занятий, чтобы излить друг другу душу, обоюдно подпитаться родственным теплом. Наш излюбленный маршрут начинался с улицы Ленина, где находился мой институт иностранных языков имени Хо Ши Мина, впечатляющее здание с высокими белыми колоннами. Затем мы поворачивали на городской «бродвей» улицу Карла Маркса и держали направление к пельменной, где терпеливо (оно того стоило!) выстаивали длинную очередь, чтобы отведать порцию приготовленных по-домашнему пельменей. По торговой улице Урицкого добирались до центрального рынка, и в толпе народа ожидали «гармошку», автобус, следующий к месту моей глухой «ссылки» отрезанному от города микрорайону Ново-Ленино. Здесь мы расставались до завтрашнего дня.
Путь наш был долгим, но за разговорами не замечались ни пройденные километры, ни затраченное на дорогу время. Наши души соединялись, и в таком состоянии мы крепчали силой духа. Как птенцы, выброшенные из родительского гнезда, мы учились самостоятельно выживать в бурном житейском море.
У Вероники адаптация проходила менее болезненно. Она училась в пединституте на дефектолога-логопеда и уже обладала опытом выживания в отрыве от семьи, перейдя из одного состояния «общего жития» в другое, ему подобное. Имея глухонемую мать, которая не могла обеспечить ей полноценное воспитание, моя сестра всю сознательную жизнь провела в интернатах. Отца своего Вероника не знала, хотя, обладая богатой фантазией, правдоподобно рассказывала о том, что он постоянно искал с ней встреч. Я понимала, что эти «сказки» порождало естественное желание Вероники, как и всех детей, иметь отца, поэтому слушала ее, и душа моя сжималась от боли за сестру, лишенную такой жизненно важной составляющей, как отец.
Конечно, в природе он существовал, этот обладатель густой шевелюры темных волос, этот любитель выпить веселый сапожник Иван. Глухонемая Валя, мать Вероники, безоглядно бросилась в его объятия. Они зачали ребенка на сеновале, будучи свободными от людских предрассудков, и это сказалось на характере моей сестры. Унаследованные от отца веселый нрав и свободолюбие, а также густая шапочка черных кудрявых волос придавали ее лицу неповторимый шарм. От матери ей достался простовато вздернутый, курносый носик, широко распахнутый наивный взор и вечное удивление в глазах.
Вместе взятые черты лица, необычайная говорливость и простодушие вызывали такое расположение, что люди тянулись к Веронике, как подсолнухи тянут свои головы вслед за солнцем. Друзей и подруг у Вероники было море, и просто удивительно, как я могла не потеряться в этом людском водовороте, обладая такими непривлекательными, на мой взгляд, чертами характера, как молчаливость и сдержанность. Более того, по степени значимости для себя Вероника называла меня генералом в сравнении с людьми, ее окружавшими. Имея привычку «семь раз отмерить, прежде чем отрезать», для своей сестры, обладающей чрезмерной экспансивностью в проявлении чувств, я была тем самым прохладным ветерком, который в нужный момент остужал ее горячую голову. При всей нашей внешней разительной несхожести (я на полголовы выше Вероники, голубоглазая и светловолосая «рыжуха», как называли меня родители) мы составляли единое целое, нерушимый союз «Добчинский-Бобчинский».